Джеймс Джойс - Улисс [ЛП]

Вернуться нет смысла. Не миновать. Скажи мне всё.

Тонкие голоса. Нагретый солнцем шёлк. Позвякивающая упряжь. Всё для женщины, для дома и уюта, рулоны шёлка, серебряная утварь, изысканные фрукты, пряности из Джаффы, от Ажендат Нетайм. Сильные мира сего.

Разгорячённо человечья пышнотелость навалилась на его мозг. Мозг сдался. Во всём чудился привкус объятий. Смутно изголодалой плотью он онемело жаждал преклониться.

Дюк-Стрит. Дошёл наконец. Нужно поесть. У Бартона. И настроение подымется.

Он свернул за Кембридж-Корнер, всё ещё под наваждением. Цоканье подков. Надушенные тела, тёплые, полные. Все целовались, отдавались: в глубине летних полей, на спутанной примятой траве, в подстёгивающей ненадёжности подъездов, на диванах, скрипучих кроватях.

– Джек, любимый!

– Милая!

– Поцелуй меня, Рэгги!

– Родной!

– Любимая!

С расходившимся сердцем толкнул он дверь ресторана Бартона. Вонь пресекла его взбудораженное дыхание: наваристый мясной бульон, хлёбово из овощей. Полюбуйся кормёжкой скота. Мужчины, мужчины, мужчины.

Унасестившиеся на высоких сиденьях вдоль стойки, сдвинув котелки на самый затылок, за столами, выкликая, чтоб ещё поднесли бесплатного хлеба, алчно, взахлёб глотающие жидкий корм, разбухая глазами, подтирая замоченные усы. Бледный салолицый молодой человек протирал салфеткой нож и вилку с ложкой. Добавочная куча микробов. Мужчина оботкнутый младенческим, в пятнах соуса, нагрудником, перечёрпывал булькающий суп в свою утробу. Другой сплёвывал назад в свою тарелку: полупрожёванный хрящ: нет зубов разжевжевжеватьего. Кус жареного мяса на шампуре. Заглатывает. Тоскливый взор пьянчужки. Откусил больше, чем в силах прожевать. И я такой же? Смотри на себя глазами других. Голодный мужчина – злой мужчина. В работе зубы и челюсти. Нет! О! Кость! Последний языческий король Ирландии Кормек из школьного стихотворения подавился в Слетти к юго-западу от Бойна. А что он ел? Объедятину. Святой Патрик обратил его в христианство. Но ему оказалось не по зубам.

– Ростбиф с капустой.

– Одно жаркое.

Запахи мужчин. Ему подкатило к горлу. Захарканные опилки, тепловато-приторный дым сигарет, смрад жевательного табака, пролитого пива, мужской пивной мочи, прогорклой закваски.

Здесь кусок не полезет в горло. Детина нацеливает свой нож и вилку поглотить всё, что ни есть, старик колупается в своих дуплах. Слегка отрыгнул, погуще, принялся плямкать жвачку. До и после. Послеобеденная молитва. Глянь сюда, потом туда. Доскребает подливу жаркого, накрошив хлебного мякуша. Да просто вылижи тарелку, старина. Прочь отсюда.

Напрягая крылья носа, он озирался вокруг на унасестившихся и застольных едоков.

– Сюда два портвейна.

– Жаркое с капустой.

Вон молодчик запихивает в себя сколько смог поднять на ноже капусты, словно от этого зависит вся его жизнь. По-богатырски. Мне аж муторно. Ему сподручнее есть тремя его лапами. Раздирая на ошмётки. Его вторая натура. Родился с серебряным ножом во рту. По-моему, остроумно. Или нет. Серебро знак достатка. Родился с ножом. Но тогда пропадает намек на поговорку. Расхрыстанный официант собирал липкие звякающие тарелки. Рок, помощник шерифа, стоя у стойки, сдувал венчик пены со своего бокала. Вздулась: желтея шмякнулась у башмака. Обедающий, отложив нож с вилкой, упер локти в стол, а взгляд, в ожидании второго, на подъемник блюд поверх заляпанного квадрата своей газеты. Другой завсегдатай что-то ему рассказывает с набитым ртом. Сочувственный слушатель. Застольная беседа. Я всчавтил мнемго в чавкверть в Плямпстер-Банке. Да, ну? Ишь ты.

М-р Цвейт в сомнении поднял два пальца к губам. Вид его говорил:

– И тут его нет. Нигде не видать.

Прочь. Гнусная обжираловка.

Он повернул к выходу. Перехвачу чего-нибудь у Деви Бирна. Подзаправлюсь. Хватит. Плотно позавтракал.

– Ростбиф с картошкой сюда.

– Пинту портвейна.

Каждый за себя, зубами и когтями. Ковть. Плям. Ковть. Жратвопожирание.

Он вышел на проясневший воздух и повернул обратно к Грэфтон-Cтрит. Жри или будешь сожран. Убей! Убей!

Ну, предположим в будущем и впрямь будет общая кухня. Все несутся рысцой наполнить миски и котелки. Содержимое переваривают на выходе. Джон Говард Парнел, например, провост Троицы, да какой угодно мамки сын, хватит уже твоих провостов и Троицы тоже, женщины и дети, извозчики, священики, проповедники, фельдмаршалы, архиепископы. С Айлсбери-Роуд, с Клайд-Роуд, из жилищ ремесленников, из северных кварталов Дублина, лорд-мэр в своём бежевом экипаже, старая королева на её гарнитурном кресле. А у меня в тарелочке пусто. После вас к нашей усреднённой пивной кружке. Отец О'Флинн всех их объегорит. Всё равно перегрызутся. Каждому охота первым. Дети дерутся – кому выскребать кастрюлю. Потребуется суповый котел размерами с Феникс-Парк. Из него гарпунят свиные ляжки и ребра. Терпеть не могу, когда вокруг люди. В отеле АРСЕНАЛ, она говорила таблот. Суп, второе и сладкое. Пойди разберись чьи мысли пережевываешь. Да, но кому мыть все вилки и тарелки? Может к тому времени все будут питаться таблетками. Зубы всё хуже и хуже.

Но помимо, остаётся ещё много всяких вегетарианских утончённо-пряных штучек из чеснока, хотя, конечно, воняет; итальянские членотёрки, мелкорезаный лук, грибы, трюфеля. И животным же больно. Осклизлые потроха. Несчастный скот на рынке в ожидании, когда молотом раскроят череп. Му. Бедные дрожащие бычки. Мээ. Хлесткий удар. Визг пресёкся. Подрагивают блики на вёдрах мясников. Дай-коть нам ту вона грудинку шо на тем кручке. Плюх. Череп и кости накрест. Ободранные стеклоглазые овцы подвешены за задние, из овечьих ноздрей на опилки сочится тягучая слизь в крапинках крови. Выдёргиваются жилы. Так-то куски не шмякай, малый.

Горячую свежую кровь предписывают при упадке сил. На кровь всегда спрос. Выжидают. Вылакать, дымно горячую, густосахаристую. Изголодалые призраки.

Ух, как я проголодался.

Он вошёл в бар Деви Бирна. Пристойный трактир. Может иногда и выпивкой угостить, но раз в четыре года, на високосный. Однажды обменял мне чек на деньги.

Так что взять? Он вынул свои часы. Ну-ка прикинем. Шипучку?

– Привет, Цвейт!– сказал Носач Флинн из своего закутка.

– Привет, Флинн.

– Как дела?

– Высше…

Тогда так. Возьму бокал бургундского и… что бы такого взять-то?

Сардины на полках. Вкус чувствуется почти даже взглядом. Сэндвич? Ветчина из потомков племенного отбора и ухода. Тушёнка. Что за дом без мяса Сливви? Неполон. До чего ж дурацкая реклама! Печатать такое под извещениями о смерти. Корни слив тянут соки. Тушёное мясо Дигнама. Людоеды приправили б лимоном и рисом. До чего просолился этот белый миссионер, однако. Как шпигованная свинина. Выжидают пока вождь полакомится почётным куском. Жестковат небось от многократного употребления. Среди жён вождя свара за честь удостоиться первой испытать эффект. Жил-был старый негр-царёк. Он, это самое, и слопал это самое у преподобного МакТриггера . А с ним – обитель блаженства. Бог его знает, что за рецепт. Плевру, требуху, трахеи скручивают и измельчают. А мяса в нём днём с огнём. Маца. Не сочетать мясо и молоко. Теперь это называют гигиеной. Йом Кипур пост по весне, прочистить утробу. Мир и войны зависят от чьего-то пищеварения. Религии. Рождественские гуси и индюшки. Избиение невинных. Ешь, пей и возвеселяйся. Потом хирургические палаты битком. Забинтованные головы. Сыр переваривает всё кроме себя самого. Могучий сыр.