Джеймс Джойс - Улисс [ЛП]

Слипшись на стекле взжужжали две мухи, слепились.

Вино теплясь на его нёбе, оттягивало проглатывание. Раздавленные в винном прессе гроздья Бургундии. Жар солнца в них. Подобно тайному прикосновению, напоминающему о былом. Коснулось его чувств, увлажнило, напомнило. Укрылись под развесистыми папортниками на вершине Тёрна. Под нами залив дремотного неба. Ни звука. Небо. Залив лиловеет у головы Льва. Зелёный возле Драмлека. Ближе к Саттону желто-зелёный. Подводные поля, коричневатые отсветы водорослей, затонувших городов. Откинувшись на мой свернутый подушкой плащ, она разметала волосы, серьги, по росткам вереска, моя рука под её головой, ты меня всю разлохматишь. О чудо! Прохладно-мягкая от притираний её рука коснулась меня, приласкала: глаза обращены ко мне не отводит. Одурманеный лёг я на неё, полные губы приоткрылись, целую в рот, долго. Умгум. Она мягко протиснула мне в рот кусочек пирога с тмином, тёплый и жёваный. Противный мякиш перемятый её ртом, ставший сладко-кислым от её слюны. Восторг: я съел его: восторг. Юная жизнь подставляла мне губы, чуть выпятив. Мягкие тёплые, клейко-сладкие губы. А глаза – цветы, возьми-меня, полные желания глаза. Посыпались камешки. Она лежала не шевелясь. Коза. Никого. Между родендронов на верхушке Тёрна козочка смело похаживала, рассыпая свои катышки. Под навёсом из папортников она засмеялась, тепло и протяжно. Теряя голову, я лёг на неё, целовал глаза, губы, вытянутую шею, пульс, зрелые груди, что распирали блузку из монастырской кисеи, упругие соски торчком. Довёл её. Она меня поцеловала. Я её. Сдаваясь окончательно, она ерошила мне волосы. И целовала меня, целовала.

Меня. А теперь вот я.

Слипшись, взжужжали мухи.

Его опущенные глаза проследили безмолвные извивы вен дубовой панели.

Красиво: эти изгибы, округлости, они-то и привлекают. Пышнотелые богини, Венера, Юнона: мир восхищается округлостями. Можно посмотреть в музее библиотеки, расставлены в круглом зале нагими, богини. Способствует пищеварению. Им всё равно кто на них смотрит. Всё напоказ. Хранят молчание и ноль внимания на тупиц вроде Флинна. Допустим, у Пигмалиона c Галатеей, какие были её первые слова? Смертный! Знай своё место. Хлыщут нектар на пирах богов, золотые чаши, до краёв с амброзией. Не чета нашим шестипенсовым ланчам, варёная баранина, морковь да репа, бутылка на запивку. Нектар это, наверно, будто пьёшь электричество: пища богов. Если у женщины восхитительная фигура, значит божественно сложена. Прелесть бессмертных. А мы запихиваем еду в одну дыру и вываливаем через заднюю: еда, лимфа, кровь, дерьмо, земля, еда: необходимо питание, как двигателю горючее. А у них нет? Никогда не обращал внимания. Сегодня загляну. Хранитель не заметит. Уроню что-нибудь, наклонюсь подобрать и загляну есть ли у неё.

Капельно тихое оповещение поступило из его мочевого пузыря, пойти слить, или ещё подерж..? Нет, таки нужно. Уж так устроен человек, он осушил свой бокал до дна и направился, людям они тоже отдавались, ощутить по-человечьи, возлежали с любовниками людьми, юноша тешил её, во двор.

Когда стих звук его ботинок, Деви Бирн спросил из-за книги:

– А что он собственно такое? По страховой линии?

– Давно уже оставил,– сказал Носач Флинн.– Сейчас делает рекламу в НЕЗАВИСИМОМ.

– Обычно он неплохо выглядел,– сказал Деви Бирн.– У него что-то стряслось?

– Стряслось?– сказал Носач Флинн.– Ничего такого не слыхал. С чего это?

– Я смотрю, траур на нём.

– Да, ну?– сказал Носач Флинн.– А ведь точно. И я ещё спросил как у него дома. Ей-Богу, правда ваша. На нём траурное.

– Я никогда не выспрашиваю,– сказал Деви Бирн, чуткийогда вижу, что джентельмен в трауре. Зачем бередить боль.

– Но во всяком случае, это не жена,– сказал Носач Флинн.– Позавчера я его встретил на выходе из молочной жены Джона Нолана, ИРЛАНДСКАЯ ФЕРМА на Генри-Стрит, он нёс домой банку сливок для своей прекрасной половины. Она, таки, неплохо питается. Сдобная пышечка.

– Так он работает в НЕЗАВИСИМОМ?– сказал Деви Бирн.

Носач Флинн сморщил губы.

– Того, что ему перепадает от рекламы на сливки не хватит. Разве что на мясо.

– То есть, как это?– спросил Деви Бирн, отрываясь от своей книги.

Носач Флинн сделал быстролетные знаки в воздухе мелтешащими пальцами. Подмигнул.

– Он из этих,– сказал он.

– Да что вы говорите?– отозвался Деви Бирн.

– Вот то и говорю,– ответил Носач Флинн.– Древний вольный и славный орден. Свет, жизнь и любовь, ей-Богу. Они его подкармливают. Мне это говорил, ну,.. не скажу кто.

– Но правда ли?

– Очень даже отличный орден,– сказал Носач Флинн.– Подкатываются к тебе, когда дела твои совсем не в дугу. Я знаю одного, что хотел пролезть к ним, да только они до чёртиков недоверчивы. Ей-Богу, правильно делают, что не принимают женщин.

Деви Бирн улыбзевнукивнул, все сразу:

– Ииииихаааааааах!

Всласть зевнувший Деви Бирн сказал с промытыми слезой глазами:

– Но правда ли это? Такой тихий, скромный. Частенько его тут вижу, но ни разу, знаете ли, через край.

– Сам Господь Вседержитель его не напоит,– сказал Носач Флинн твёрдо.– Как начинается дым коромыслом, он – раз, и улизнул. Заметили, как он тут на свои часы поглядывал? Ах, да это ещё без вас. Предлагаешь ему выпивку, он первым делом за часы – свериться что ему можно принять. Только ради этого, клянусь Богом.

– Есть и такие,– сказал Деви Бирн.– Осмотрительный человек.

– Он не так уж и плох,– сказал Носач Флинн, зашмыгивая её обратно.– Бывало и он скидывался, чтоб помочь кое-кому. Чёрту – чёртово. Да, у Цвейта есть хорошие стороны. Но кое-что он ни в жизнь не сделает.

Его рука нацарапала подпись всухую сбоку от его грога.

– Понятно,– сказал Деви Бирн.

– Ничего чёрным по белому, так-то вот.

Пэдди Леонард и Бентем Лайенс вошли вместе. Следом за ними Том Рошфор, смуглейшая рука на бордовом жилете.

– Дедобры, м-р Бирн.

– Дедобры, джентельмены.

Они остановились вдоль стойки.

– Кто ставит?– спросил Пэдди Леонард.

– Ну, уж не тот кто сидит,– откликнулся Носач Флинн.

– Ладно, что брать?– спросил Пэдди Леонард.

– Я бы випил имбирного,– сказал Бентем Лайенс

– Сколько?– воскликнул Пэдди Леонард.– С каких это пор, Господи? А тебе, Том?

– Что скажет главный мелиоратор?– вопросил Носач Флинн, отхлёбывая.

Вместо ответа Том Рошфор приложил руку к солнечному сплетению и икнул.

– Можно побеспокоить вас насчёт стаканчика свежей воды, м-р Бирн,– сказал он.

– Конечно, сэр.

Пэдди Леонард оглядел своих собокальников.

– Господи правый левый,– сказал он,– полюбуйтесь кого я спаиваю. Холодная вода и шипучка! Пара молодчиков, что слизывали б виски и с немытых ног. А у него-таки есть тёмная лошадка на Золотой Кубок. Полный верняк.