Екатерина Янсон - Уродины

Меня ни разу не сбивала машина, я ни разу не тонула, самолет мой не падал, я не была во взорванном вагоне – и из этого делала вывод, что фатум хочет, чтобы я как можно дольше топталась на этой земле. Значит, я могу сделать что-то великолепное. Иначе зачем жить?

Лет с пяти я начала задавать себе вечные вопросы и с тех пор не могу остановиться. Я думала: вот если я умру рано, это просто бесполезный человек умрет? Или я не успею сделать что-то выдающееся? Что-то сделать для своего бессмертия – вот моя формула смысла жизни.

А потом я спрашивала: достойна ли я, злой, недовольный ребенок, красивой жизни? Кожаного дивана? Красивого пальто? Как будто все сомнение мира по какому-то странному наследству перешло мне. И с годами это стало только «глубже и изощреннее», как написано в учебниках по истории про контроль над обществом в советской России. На мне, наверное, проклятие. Проклятие познания добра, зла и себя. Федор Михайлович меня бы понял.

Я никогда не находила себе места. То хотела изменить мир, то вдруг не хотелось ни к чему стремиться, вегето-сосудистая дистония души. Но все искали себя, и я искала. Кто я: фермер? Или, может, кассир? Хотелось называться гордо, вроде «Я хирург, я спасаю жизни» или «Божественный актер». Я завидовала тем, кто не искал ни себя, ни призвание. Тем самым, которые живут ради самой жизни, наслаждаются каждым днем. Тем, которые смеются в 32 зуба из-за прозрачных стен кафе, ходят на концерты вечером по будням и на свидания по выходным. Умеют жить. Но каждому свое.

Мне всегда было сложно жить в Москве, но выбора у меня не было, я здесь родилась. Если вы имеете понятие о родине и некогда испытывали причастность к какой-то части земного шара, я вас поздравляю. Я вот не люблю Москву, она много требует, такая быстрая, громкая, современная, я устала бежать еще в детстве. Я не успеваю. Здесь действует правило Черной Королевы: «Приходится бежать со всех ног, чтобы только остаться на том же месте! Ну, а если хочешь попасть в другое место, тогда нужно бежать, по меньшей мере, вдвое быстрее!» Я очень уважаю и люблю Россию. И очень хочу уехать отсюда навсегда.

Даже маленькая я не чувствовала, как Москва огромна. За 18 лет я не обошла и половины города! Одна Третьяковская галерея чего стоит: ее мне не удалось обойти целиком, даже если восторг от картин оставался со мной дольше физических сил. Территория – ее у нас слишком много. И мы, русские, полжизни ищем себя в широкой средней полосе.

Говорили мне – путешествуй. Нет, спасибо! Путешествуйте сами. Я возвращалась из пары отпусков («Вике нужно на море») и чувствовала себя вырванной из контекста. Куда идти, что делать? За границей все по-другому, ты чужой и свободный, а тут снова права, обязанности, социальные роли. Или завоевывай общество – или снова плакать в печенье.

Говорили – просто поверь в себя! Но у нас в стране верить можно только в бога.

Говорили – искусство! Но я плохой ценитель прекрасного. С настоящим искусством нелегко тягаться, а быть ленивым потребителем я не могу. Да и какое творчество без чувств? Но я люблю требовать от себя невозможного. Планка перфекциониста у меня высока, на ней и повешусь в один прекрасный день.

Мне нравятся, например, горы. Они у меня в крови. Там я чувствую себя, как дома. В каком-то затерянном детстве, когда я была еще худой и достойной маминого общества, мы с ней ездили на лошадиную ферму высоко в горах. Это было в Турции. Больше всего я запомнила лошадей и счастливых детей постарше, которым разрешили кататься самостоятельно.

– Ты упадешь, а у тебя скоро соревнования, – сказала мне мама.

В этот момент я разлюбила танцы.

Там были красивейшие сосны, эвкалипты, египетские розы, фиолетовые акации. Зеленые горы, как будто присыпанные глазурью, окружали со всех сторон. Хотелось посмотреть на них с высоты лошади. И я цеплялась за изгородь и тянула нос вверх, к прекрасному.

– Поехали отсюда, я устала, слезай, – дернула меня за руку мама.

Она думала, что знала о прекрасном все. Что платье от Валентино давало ей право судить, что красиво, а что нет. Красивая, она была «сосуд, в котором пустота». Ее видение мира сужалось ровно до того, что ей было нужно в данный момент, чтобы удовлетворить свои потребности сытого человека. Ей с детства все было дано: ласка, поддержка, право выбора. Она захотела быть дизайнером, и стала им без каких-либо препятствий со стороны родителей или судьбы. Она никогда не слышала слова «нет».

Но вот она стояла там, со мной, и ничего не видела, ничего не понимала, у нее не захватывало дух. Мы спускались по горным тропинкам и видели внизу синие лужицы озер в яркой зелени. Это были не городские воды Босфора, а настоящее, что бывает только в сказках, что хотелось унести с собой, не потерять. Все прекрасное, мне кажется, должно быть простым. Вот природа сама по себе искусство, и не надо придумывать никакой абстракционизм, никаких картин, написанных хвостом чьего-то кота.

Это было длинное, мучительное утро. Я понимала, что не знаю, чего хочу, и это было по-подростковому стыдно. У меня всю жизнь были фантомные боли по старшей сестре или брату, которых я могла бы спросить, что делать. Ведь такой выбор только логическими цепочками не сделать, надо сердцем, а оно у меня выполняет функцию идеального насоса и советов не дает. Поэтому действует метод проб и ошибок, долгий, как трансатлантический перелет.

В детстве я думала, что буду как бабушка – портнихой, то есть модельером на современном языке. Но даже у кукол, которым я шила платья из старых носков, на глаза наворачивались слезы. Потом я подумывала о карьере актрисы – думала серьезно и регулярно, видимо, визуализировала эту самую карьеру. Следующим летом я решила, что я писатель, и начала думать, чем буду поражать. Конечно же, историей о трагизме большого города. Я завидовала авторам XVIII и XIX века, им было достаточно описать вид из окна, будь то грязные улицы Парижа или цветущие сады Англии. Но что-то мне подсказывало, что, родись я в Париже восемнадцатого века, я бы все равно не написала ничего стоящего.

Спустя какое-то время стремление быть полезной людям привело меня на день открытых дверей в медицинский. Я прониклась историями больных с зависимостями, читала про абстинентный синдром, перестала прогуливать биологию в школе. Потом решила осуществить детскую мечту быть кассиром. В магазине одежды я каждый день прикасалась к прекрасному: к деньгам и непосредственно к вещам. Но потом тщеславие во мне восторжествовало и я пошла поступать в МГУ. К тому моменту судьбе уже стало тошно от моих метаний, и она не позволила мне влиться в привилегированные ломоносовские круги.

Был отвратительно солнечный август. Я отнесла документы в мою будущую альма-матер – и мне стало страшно. Озабоченные девочки с родителями выходили из приемной комиссии. Озабоченные, худые девочки. Я же приду толстая и никчемная, как гид по некрасивой жизни. Я так не хотела.