Дмитрий Пирьян - Театральная повесть Моя голубка

– Электроламп, – поправила жена и уточнила. – На пятьдесят четыре электрические лампы. Две люстры по краям. Но это на Фонтанке. А в Каменноостровском всего одна. Я помню.

– Да, конечно, – отмахнулся Ситник, поморщился и возразил: – Однако ведь красиво. Нет, красиво, согласись же? И даже несколько помпезно.

– Не спорю, – сухо согласилась Маша, но настояла на своём: – Однако свечи были бы изящнее.

Мария принялась скрестись в посудной мойке. От ужина остались грязные приборы. Звякнули кастрюли, ложки, вилки…

– А вот тебе забавное, – подметил Ситник. – На службе слышал, что дежурные монтёры и электрики противятся использовать энерго-сберегательные лампы.

– И это почему же?

– А говорят, что свет от них не тот. Не та игра теней. Художественный замысел бледнеет. И норовят электрики вкрутить всё те же лампочки накаливанья, по двадцать семь рублей за штуку.

– Да ладно, не смеши. Электрики – ценители искусства?

– А вот и да. Хотя в постановлении правительства за номером два-нуль-пятнадцать указано использовать энерго-сберегательные. И кстати, всем муниципальным и иным учрежденьям. Однако допускается в светильниках использовать всё те же устаревшие по двадцать семь рублей, но лишь процент от общего числа приборов. А нарушителей – «по шапке!»

– Ага, – подметила жена. – Что допускается так это и понятно. То всякому смышлёному во благо и всякому пройдохе на корысть.

– И в чём же здесь корысть?

– По двадцать семь рублей вкрутить не жалко. К тому же допускается постановленьем, не страшно, не осудят. А «сберегайки» нагло тырят. Они в цене дороже на порядок. Так стало быть – в карман и в хату.

– Мария, как тебе не стыдно? – усовестил жену Роман Иванович. – Не факт, что лампы тырят. Напраслину разводишь и пустые сплетни. Ну, ведь не все же потеряли чувство меры. Ты рассуди сама, ведь это же театр! Храм искусства. Там даже стены дышат Мельпоменой. Так как же можно тырить?

– А очень даже просто, Рома, – без толики смущения ответила Мария. – Подставил табуретку, открутил и был таков.

– Нет, я не представляю. Это гадко. К тому же наказуемо, ведь камеры слежения кругом. Заметят, схватят и скандал.

– Плевать на камеры. А если не заметят и не схватят?

Роман Иванович от возмущения бровями сделал домик:

– Я даже не пойму вот как тебе искусствоведу?.. Нет, вспомни, Маша, кто ты? Ведь ты искусствовед.

– Ну да. И что?

– И как тебе возможно об этих мелких кражах так по-хозяйски рассуждать?

– Нормально.

– Мне, право, неуютно и неловко, – Роман Иванович смутился и расстроился: – И, в общем, до такого мне противно, как словно чавкаю прилюдно на работе вот этими котлетами из свёртка и деловые письма в жирных пятнах, а из кабинета убежали все сотрудники, всё потому, что сплошь воняет чесноком.

– Ой, Рома, мне бы вот твои заботы и неловкости. И мне ли не понять сегодняшний менталитет и помыслы простого обывателя?

– И как же понимаешь? Объяснись.

– Как мне понятно я тебе отвечу.

Мария Анатольевна оставила мытьё посуды и по-простецки объяснилась:

– Уж если есть чего спереть с работы, то люди нынче прут. И то совсем не важно, откуда и куда упрут и что там храм или бордель. Театр?.. Стырят и театр, а было бы кому продать.

– Так что же это значит?! – возмутился Ситник. – По-твоему все люди поголовно потеряли стыд? Утратили духовность? И всех их можно под одну гребёнку? Воруют, тырят, прут! Вор на воре и вором погоняет?

– Перефразировал великого? – Мария уколола, но смягчилась. – Ну ладно. Я согласна. Не все конечно тырят, прут… Не все. Есть и теперь по совести убогие. Но большей частью тянут, Рома. Ой, как тянут. А вот тебе как раз такое дело невдомёк.

– И от чего же? Поясни.

– Изволь.

– Я весь – внимание. Давай, давай.

– Ведь у тебя на службе в «Горзаносе» спереть-то толком нечего? – подметила Мария. – Воруют, тырят и несут мимо тебя. А ты хоть с фонарями в белый день ищи, а окромя бумаги с дыроколом ничего и нет. Вот ты и заскучал и о высоком призадумался. И пыжишься. Ага?

– Да ну?! – сплеснул руками Ситник.

– Ну да, – ответила Мария. И вновь пустилась отскребать посуду.

Мария Ситник, а в девичестве Захарова, была, как говорится, женщина уже в летах, но яркая и статная. И с волевым характером. Но всё же женщина. И хоть имелось у неё образованье высшее гуманитарное и стаж приличный театральным критиком, но нынче рукоделила она швеёй-надомницей, что собственно отчасти объясняло холёный вид одежды Ситника. Одет он был, что называется «с иголочки».

Сторонних поручений и заказов на шитьё от прочих частных лиц ей поступало редко, и оттого она всё больше хлопотала в доме и на кухне и сделалась со временем домохозяйкой. Вела бюджет, ходила за покупками. Меблировала общую квартиру, обновляла утварь, стирала, гладила бельё, чинила кран на кухне и вбивала гвозди туда, где не было крючка.

Роман Иванович всех этих сложностей домашнего хозяйства не ведал вовсе. Порой не ведал даже то, куда носить оплату за жилищно-коммунальные услуги. Все деньги, что имел от службы, отдавал жене. А по хозяйству?.. Ну, в общем, мусор из квартиры выносил периодически и тут, пожалуй, всё. А прочее?.. Всё остальное в доме было не его и мягко запрещалось: «Не надо, я сама. Не трогай, разобьёшь». Вот так со временем и отучился от забот. Да и привык.

Конечно, был он не всегда таким, как говорили в старину тетёхой. По молодости бегал кросс на три и пят, крутил на перекладине подъём переворотом и разгибом, не дурно плавал стилем брас. Мечтал вообще-то стать полярным лётчиком. Но как-то вот пришла пора – влюбился и женился.

– Ты не припомнишь, Машенька, кто ставил в БДТ «Трактирщицу»? – осведомился у жены Роман Иванович и повинился: – Я как-то позабыл.

– Тебя какая постановка беспокоит? – переспросила та. – Что при Лаврове? Или нечто раннее?

– Да уж конечно та, что при Лаврове. Мы ведь ходили в Каменноостровский в двенадцатом году, а это после реконструкции. И Каменноостровский в двенадцатом году уже отдали в БДТ. А именно Кирилл Лавров руководил. И помню, что Мирандолину играла Ксения Раппопорт.

– Так и в шестом году играла Раппопорт, – ответила жена. – И мы с тобой ходили на Фонтанку. Спектакль шёл на главной сцене БДТ. И это тоже было при Лаврове. А режиссёром был у них тогда Темур Чхеидзе. Но позже разругались.

– Пожалуй, это странно, – сплющил губы Ситник, заинтересовался: – А из-за чего?

– Не помню. Вроде бы «шерше ля фам». Обычно и банально. А может просто не сошлись во взглядах. Или быть может бытовые склоки на почве личной неприязни. Дескать, вот вы милостивый государь неверно и дурно трактуете Кречинского, а потому верните мои тапочки, что взяли, не спросив из шкафа. Актёрско-режиссёрский коллектив – гадюшник, как говорил Георгий Товстоногов. И всякое житейское недоразуменье меж ними там могло произойти. Давно всё было. Я теперь уже не помню.