Денис Соболев - Воскрешение: Роман

Так, собственно, обычно продолжалось до самого МКАДа; даже в Калинине, где жил его давний воображаемый двойник, студент Петя с пластинки, Митя никогда не был. Москвичи, впрочем, судя по всему, в Калинин ездили; не часто, но ездили; вроде бы как из Ленинграда ездили в Лугу или Псков; и Поля даже как-то сообщила, что «Тверь очень прикольная». «Надо будет туда съездить», – иногда говорил себе Митя. А за Тверью снова была Москва – своего рода «последний домашний приют» – как и раньше, большая, теплая, пыльная, чрезмерно людная, суетливая и праздная одновременно, с изобилием друзей и родственников, хоть и переполненная всевозможными приезжими. В этом смысле с Москвой всегда была некая странность, она не укладывалась в очерченные собой же самой границы и вообще хоть в какую-то разумную логику, в ней не было величия, но зато была циклопическая грандиозность и широта, при всей ее кособокости и кривизне ее линий; было всего в переизбытке, до несообразной понятным человеческим потребностям ненужности, и при этом почти все всё равно куда-то и зачем-то бежали, а Кольцевая линия была вечно переполнена. Зато вот с той, с южной, стороны МКАДа начинались совсем уж дикие и незнакомые места, которые только из окна скорого крымского поезда они с Ариной когда-то и видели. Хотя места эти Митю влекли и упрямо захватывали воображение, сразу же прыгнуть в бесконечное пространство, населенное незнакомыми людьми, в особенности дальней гопотой и провинциальными ментами, ему не хотелось. А еще дальше начинались земли украинцев, про которые ходило множество нехороших, стремных и злых историй, а школьное чтение Гоголя эти истории только подтверждало. Наконец, у Митиной потаенной, и от себя тоже, радости была еще и вполне практическая причина. Ехать они должны были то ли вшестером, то ли ввосьмером, и был неплохой шанс, что они растянутся на четверть трассы. Шастать же по какой-нибудь ночной Окуловке, рискуя нарваться на местных люмпенов или дружинников, светило ему тоже скорее умеренно.

Выехали на одной из первых электричек, надеясь попасть в Москву еще до вечера или хотя бы до закрытия метро. Поначалу все происходило даже как-то слишком организованно и буднично. Впрочем, неожиданно поехали вшестером, потому что еще одна парочка их выезд продинамила, но и этого все равно было вполне достаточно. Уже на Николаевском вагон забился под завязку, но они не сглупили, загодя заняли два противоположно стоящих сиденья и завалили проход рюкзаками. Митя даже подумал, что, если уж все равно поехали на собаках, не проще ли было купить два купе на какой-нибудь московский поезд и избавить себя от дальней ругани и тяжелого запаха перегара, но предусмотрительно промолчал. Перед самым выездом их еще ужали, и их же институтская герла по имени Атланта, с которой они собирались стопить в паре, пересела к нему на колени. Потом вагон стал снова пустеть, и с некоторым облегчением он пересадил Атланту обратно. Где-то не доезжая до Малой Вишеры проходящий мужик с неожиданной радостью прокричал: «Из первого вагона идет контроль», и полвагона ломанулось в противоположную сторону. Они ломанулись тоже, и Митя вдруг, так сказать, «осознал себя», точнее неожиданно почувствовал свое новое, все еще складывающееся, «я» и бытие в этом новом, уже в изрядной степени своем, меняющемся мире. Потом он стал гадать, сообщают ли контролеры в институт или родителям при поимке безбилетных студентов в районе Малой Вишеры. Он быстро убедил себя в том, что никто этим заниматься не будет и никому это ни для чего не нужно, и успокоился. На Вишере они всей толпой перебежали в первый вагон, оказавшись таким образом позади контролеров, и им снова повезло занять два соседних сиденья. Было понятно, что от движения контролеров вагон изрядно опустел.

– Класс, – сказала Атланта и от восторга слегка укусила его за мочку уха.

Он тогда подумал, что Атланте тоже хочется, чтобы это было настоящим приключением. Она ему уже пожаловалась, что дальше Тихвина и вообще стопом никогда не ездила. По сравнению с этим даже его убогие балты казались ей настоящим опытом. По дороге в Москву с поезда на поезд пересаживаться, конечно же, приходилось, но настоящее удовольствие это, похоже, доставляло в основном Атланте, которая продолжала жаловаться на свою неопытность. А потом электричка вползла на Ленинградский вокзал, ухнула и остановилась. Здесь, на вокзале, было нечто, что почти всегда захватывало Митино воображение. Далеко не сразу он понял, в чем дело. Ленинградский был почти таким же, почти точной копией Николаевского, только немножко перестроенной внутри, с какой-то совковой облицовкой, и при этом он был совсем другим. Совсем недавно Мите вдруг пришло в голову, что на самом деле Ленинградский вокзал как зеркало из «Алисы»: почти такая же комната, а за ней совсем другой мир. Сейчас он прогнал эту телегу Атланте.

– Ну так типа прикольно, – ответила она. – И мы же уже прыгаем.

Подтянув лямки рюкзаков, огибая приезжих, командированных и дачников, они почти побежали по перрону в сторону метро. Неожиданно обнаружили, что начало смеркаться.

– Просто Африка какая-то, – удивленно сказала Атланта. – Июнь, а у них уже сумерки. Перевернутый полумесяц, блин. – А где мы вписываемся? – спросила она еще через пару минут.

– Что значит «мы»? – поинтересовался Митя и сразу же одернул себя.

Оказалось, что вписки в Москве у нее нет. А может, вписка и была, но сейчас она решила, что так прикольнее. У Мити родственников и знакомых в Москве было, конечно же, сравнительно много, включая дедушку и бабушку, родительских друзей, собственных детских знакомых и прочих цивилов. Но Атланте он решил об этом не сообщать. Все это было совсем не то; было даже как-то неловко начинать большую трассу со все той же знакомой и во всех направлениях исхоженной Москвы. Впрочем, совсем не у всех ленинградцев так было; многие Москву искренне презирали, с москвичами общались мало, и некоторые из их компании, наверное, сейчас действительно нуждались во вписках. Митя решил закосить под таких. Да и пара-тройка вариантов настоящих вписок у него была заготовлена заранее. Одной из них была мастерская художницы Святославы где-то недалеко от «Таганской»; как-то на Ротонде она звала у нее вписываться, оставила адрес, но не оставила телефона.

– У меня не закрывается, – обнадеживающе объяснила Святослава. С нее было прикольно начать, хотя запасные адреса и телефоны у Мити все же были.

На самом деле больше всего он побаивался столкнуться нос к носу с дедом, который бы, конечно, устроил ему разнос, вложив в него весь московский избыток неконтролируемых эмоций, как положительных, так и отрицательных, а потом стал бы звонить матери, которая была уверена, что он, Митя, на даче у друзей в Белоострове. И вот дальше этого момента Мите думать уже не хотелось. Дед, конечно, наорет, но потом напоит чаем, накормит плюшками и спросит, в чем же было дело и от чего он, Митя, сбежал, а вот мать, подумал Митя, ленинградская в худших наших проявлениях, и о подобном разговоре с ней лучше не думать. В этом смысле наличие Атланты показалось неожиданно многообещающим.