Леонид Глаголев - На белой дороге

– Значит, всё откладывается, пропали выходные!..

Брюнетка опустила телефон в сумочку и обернулась. Эмоции на лице её передавали горе безутешное, страдание читалось и по тонким, напряжённо сжатым губам, и по мелким, еле заметным морщинкам в прищурах глаз, и по пальцам рук, нервически сжимающим сумочку. Беспомощно оглядевшись, еле слышно прошептала:

– И внутрь не пробиться; что за день…

Решение пришло мгновенно. Чуть подавшись в её сторону, я произнёс:

– Не всё ещё потеряно: «…стучитесь, и вам откроют…» – надо просто суметь постучаться в нужные двери.

Она удивлённо и несколько испуганно подняла на меня свои глаза; боже, как читались эти глаза!

Видя её замешательство, я продолжал:

– Мой английский зонт раскрывается почти правильным куполом, и это самый широкий зонт, какой можно было сыскать в Лондоне в прошлом году. Машина в ста метрах отсюда. Мы сейчас выйдем под навес, на виду у всех снимем свою обувь и сложим в пакет, я расправлю свой зонт, и – не бегом, но быстрым шагом к автомобилю. Согласны?

– А как же…

– В машине – рулон нетканых салфеток, влажные салфетки для рук и бумажные; салон довольно вместителен. Вы приведёте себя в порядок. Вам на какую станцию?

– Так вы подслушивали?

– Я же не мог специально заткнуть себе уши!

Наверное, законы живой природы таковы, чтобы человек вольно или невольно реагировал сообразно полученной… э-э-э… информации… от другого человека. Решайтесь, а то ваша электричка…

Она улыбнулась кончиками губ:

– А как же мы пробьёмся к выходу?

– Ну, это предоставьте мне.

Я взял её за руку, двинулся вперёд, раздвигая левым плечом плотные ряды народу. Перед тем, как снять свои туфли, она вопросительно посмотрела на меня – я всё понял, моментально разулся, сдёрнул носки, засунув их в свои мокасины, засучил брючины до колен…

– … – нет, что вы, сумочку я не отдам, и… придержите меня за талию…

Мы не шли – летели, как катамаран по волнам, под единым парусом-зонтиком. На огромной автостоянке не было никого. Крупные капли ливня барабанили по автомобилям, вонзались в водяное месиво на асфальте, ручьями ниспадали с нашего зонта. Уже сев в машину и запустив двигатель, я насчитал ещё троих, последовавших нашему примеру, и меня как током пронзило: где-то уже видел подобное; да, в советских чёрно-белых фильмах встречались такие сцены.

Сейчас же моя брюнетка переобувалась на заднем сиденье, шуршала салфетками; ливень заливал дворники, тронуться было невозможно; я крутил верньер радио, пока не нашёл свою привычную радиостанцию с джазом. Страхи её прошли. Уже вполне довольная приключением, она со смехом говорила – да, ливень с грозой – это джазовое нечто, и предложение ваше – в стиле джаз, и всё-всё-всё… такое, такое… джазовое такое…

Ответил, что ничего особенного, необычного мною не устроено, так и до́лжно было поступить…

– Это для вас ничего необычного; наверное, вся ваша жизнь – сплошной джаз, и когда я переобувалась, а вы молчали и крутили радио, уже поняла, какой вы… а для меня… для меня…

Она запнулась, и я, помогая её эмоциональному монологу, протянул, не оборачиваясь, визитку – если случиться попасть в подобную ситуацию – звоните; опыт гулять в Москве по лужам без обуви у вас уже есть, можно повторить…

Подъехав к станции, вышли вместе под зонтом, я её проводил до навеса платформы, ливень превратился в обычный московский летний дождь, гроза отошла на восток. На прощание она сказала:

– Это было восхитительно; вы себе не представляете – от полной безнадёжности – до спасения, почти чуда… Я это запомню на всю жизнь… Ливень… Я ощущала ступнями тёплый, шершавый асфальт под водой, а потом – джаз… Джаз и ливень… Спасибо… Спасибо!.. Прощайте… Прощайте!..

Но это случилось в прошлом году. Вчера в полдень я наблюдал примерно такой же ливень в Москве, и мне вспомнилась эта история.

Да, она мне ни разу не позвонила.

– Если Вы мне откажете, я уже не вернусь…

– Вы мне предлагаете руку и сердце, как говорят?

– Я Вам предлагаю свою жизнь.

– Но… как это неожиданно… всю жизнь… руки́ и сердца было бы достаточно… я не готова так… Если я возьму Вашу жизнь, то больше мне брать ничего нельзя будет, Ваша жизнь – это слишком много, я так не могу, не могу…

Лет пять назад в сентябре я взял неделю в счёт отпуска и отправился в город своей юности, в Воронеж. Сколько себя помню, когда ещё жил там, из прямых скорых поездов в столицу всегда надеялся взять билеты на поезд фирменный, двадцать пятый, который впоследствии приобрёл имя собственное, естественно, «Воронеж». И уже полжизни, как ставши москвичом, езжу теперь из Москвы на родину этим легендарным поездом.

Помнится, до отправления оставались сакральные пять минут, проводница вежливо попросила провожающих покинуть вагон. Кроме меня купе занимало ещё двое служилых молодых людей с сержантскими нашивками на форме. И когда поезду пришёл срок тронуться, в купе ворвался последний, четвёртый пассажир в чёрных роговых очках, сразу же заполнив собой всё свободное купейное пространство. Первым делом занялся внушительными чемоданами; сопя от натуги, приподнял их до третьей, самой верхней полки, тщательнейшим образом уложил.

Комплекция его со спины поражала. Я бы так сказал: это был кубический человек, кубический настолько, что первая ассоциация, которая пронзила мой мозг, глядя на внушительную фигуру – знаменитый «Чёрный квадрат» Малевича. И когда он в очередной раз повернулся ко мне лицом и снял очки, я опешил: передо мной стоял знакомый по институту, мало того – по одному «потоку» на курсе!

«Камень – ножницы – бумага» – мы не забыли за прошедшие годы наш общий пароль-ответ, одновременно вскинули руки соответствующих жестов, и мой однокурсник, как и много лет назад, как и почти всегда, выиграл эту шуточную приветственную дуэль, и мы расхохотались!

Кто ты – что ты – как ты – и пошло, и поехало под перестук вагонных колёс, «… и мы только в два часа ночи вспомнили, что доктора велят ложиться спать в одиннадцать».

Поутру мой Сергей – а так звали однокурсника, – предложил прямо с вокзала двинуться к нему домой, благо, квартира его находилась недалеко от вокзала, на Кольцовской, на одной из старых знаковых улиц Воронежа. Трамваи в городе давно отменили, что ностальгической ноткой мгновенно прошлось по памяти моей, и какой-то маленький невзрачный автобусик с немыслимым для меня двести шестым маршрутом довёз нас до его дома.

И прошло-то… а сколько, если подсчитать, прошло… лет двадцать… двадцать пять… неужели?..

За разговорами незаметно наступил вечер, на старых часах с кукушкой прокуковало семь, раздался звонок.