Леонид Глаголев - На белой дороге

Я прекрасно сознавал, что свои поцелуи надо раздавать однократно намеченному предмету, но, во-первых, дождь спутал все мои карты, я не узнал её даже при всей своей великолепной памяти на лица, а, во-вторых, она узнала меня, узнала самым непостижимым образом, который я и во сне предвидеть бы не смог, узнала по первому поцелую, легкомысленно оставленному мною в каком-то автобусе однажды, как и призналась потом. Инстинктивно у неё разомкнулись руки, дешёвенький чайный сервиз рухнул и…

Дверь из кухни отворилась:

– Серёжа, что, опять о чашке?

Кивок, и он обернулся ко мне:

– Всё содержимое пакета пришлось выбросить, ничего не удалось восстановить, как мы потом ни старались; единственное, что воссоздали по осколкам, так вот эту чашку, которую ты видишь на полке, и которую мы склеивали вдвоём. В нашем случае это удалось: разбитую чашку можно склеить, если делать это вместе.

Был вечер, просто поздний вечер, унылый и ненастный, но она его не замечала, думала о чём-то своём. Мы спрятались от нудного моросящего дождя в кафе, я заказал два капучино, чтобы как-то оправдаться перед заведением, и его подали минуты три спустя. Над нами висели огромные часы, стилизованные под старый будильник, минутная стрелка неумолимо приближалась к часовой, застывшей на двенадцати. Нужно было о чём-то говорить.

– Кафе скоро закроется, уже поздно. Почти полночь.

– Оригинально… Оригинальней может быть только пара слов о сегодняшней погоде. Какой она была прекрасной.

– Раз уж приходит пора покидать этот райский уголок, то напоследок – по традиции! – следует спросить твой телефон. Я – человек традиций, и не вижу смысла их нарушать. Чтобы быть заодно со всем далеко не чуждым нам традиционным человечеством.

– А зачем? Мне нет никакого дела до традиций нашего прекрасного человечества. А вообще-то это банально. Ты – банальный человек. Стандартный. А быть стандартным… Потом поймёшь. Если сможешь.

– Что Мы сможем… Мы сможем разойтись, и разойтись навсегда. А это страшно, когда навсегда. Если навсегда – то это как приговор. Это как умереть. Для себя. Для тебя. А жизнь – одна. Может быть, я и не позвоню. Надо разобраться во всём. Просто хотелось знать, что у меня будет возможность услышать твой голос, быть может, снова увидеть тебя. Ты всегда сможешь сказать потом – Нет! – и тогда мой первый звонок окажется последним. Если в этом ты видишь банальность, то я и банален, и стандартен, как никто.

Она перестала смотреть в окно кафешки, за которым ничего в общем-то не происходило; осенний дождь, лужи на тротуарах, блики от фар проезжающих автомобилей, и само стекло в мелких, стекающих каплях. Скосила глаза в мою сторону и вдруг резко повернулась и впилась своими глазами в мои. Молча. В упор.

Так длилось несколько секунд; её зрачки в приглушённом освещении кафе казались огромными, невозможно огромными, глубокими и чёрными. Чернота казалась матовой, притягивала к себе, и невозможно было ни моргнуть, ни отвернуться от неё.

Я будто очнулся, будто мгновенно надо мной ужасающе вспыхнула молния и тут же оглушительно грянул гром. Такое испытал однажды в детстве, когда возвращался после неудавшегося грибного похода в ближайший лес недалеко от деревни, куда свозили меня к деду на каникулы родители. Возвращался один, до нитки промокший, дрожа от холода, почти бежал уже полем, и рядом с одиноким дубом это случилось. Молнией ствол раскололо надвое, и случай тот навсегда застрял в памяти. Сколько мне тогда было? Восемь, наверное. Иногда думалось – что, если не дуб, а что-нибудь поменьше росло у дороги, что тогда бы со мною случилось? И случилось ли?

Размышления были прерваны ею довольно неожиданно.

– У тебя есть возможность на один телефонный звонок.

– Ты это так произнесла, будто я в тюрьме, а меня лишили свободы, как преступника, и я добиваюсь связи с собственным адвокатом.

– Не на твой телефонный звонок мне, а на мой для тебя, и то, когда мне этого захочется. Сейчас ты сообщишь свой номер телефона, и будешь ждать моего звонка.

– И сколько ждать?

– Не знаю. Таково моё желание.

Я назвал ей свой номер, и как раз над нами послышался бой кафешных часов, огромного будильника, нелепого до невозможности, висевшего в простенке кафе.

– Ну вот видишь, как здорово, даже время со мной согласилось, а это – верный признак правильности выбранного решения. Пока. И не провожай.

Она взяла сумочку со скамьи и вышла, не обернувшись, в дождь. Я успел разглядеть через заплаканное от дождя огромное окно, как неожиданно скоро жёлтое такси остановилось против кафе и унесло её в темень.

За последние полгода у меня случилось несколько аналогичных встреч, одна из которых завершилась счастливо, и я забыл уже и полночное кафе, и октябрьский дождь, да и, признаться, сам образ той, кто диктовал мне телефонные условия. Но однажды в апреле высветился закодированный номер на моём мобильнике, и женский голос произнёс:

– Это я. Мы могли бы встретиться в том самом кафе, где такой огромный и смешной будильник.

Го́лоса я не узнал, но после слов о будильнике вспомнил всё, вспомнил до мельчайших подробностей, а вспомнив, просто сбросил вызов.

Что я мог ей ответить?

Уж и не помню, зачем я зашёл в старый универмаг. Кажется, за зубной щёткой. Мелкая покупка требовала соблюдения вполне определённого ритуала. Когда-то, ещё в старые времена, после покупки чего-то мелочного, необходимого, появилась привычка обходить и другие отделы: а вдруг что попадётся ещё? Самое-самое нужное? Упустишь момент – улетит маленькое счастье, и улетит навсегда! Прошли годы, стала другой страна, мы стали другими, но вот некоторые привычки сохранились.

Итак, отдав дань традиции, потратил четверть часа на обход, но ни на что не обратил внимания. И когда я уже собирался покидать магазин, вдруг увидел за стеклянной витриной чёрный плащ.

О-о-о… как он был элегантен!

Пришлось поневоле задержаться. На первый взгляд, разорение мне не грозило, в кошельке оставались примерно такие же деньги, какие я потратил на щётку, то есть, почти ноль. Тем больше было оснований приглядеться как следует, оценить на ощупь качество материала, подкладку, узнать состав нитей. И я ленивой, скучающей походкой обеспеченного сибарита завернул к витрине и вошёл в отдел. Остановившись перед плащом, дотронулся до рукава, и вдруг явственно услышал голос:

– Если бы ты знал, к Чему прикасаешься, бездельник!

Молниеносно отдёрнув руку, я обернулся. За кассой равнодушно сидело унылое существо неопределённого возраста, причёска сияла всеми цветами солнечного спектра. Существо смотрелось в зеркальце и строило себе рожицы. В другом углу спиной ко мне перекладывались пакеты в упаковочной бумаге, судя по одеянию – женщиной, а судя по массивности фигуры – женщиной солидной, серьёзной и положительной. Посетителей не было. Рядами мирно висели на плечиках пальто, плащи, куртки, костюмы самых разнообразных цветов и фасонов, в центре магазина два манекена без интереса разглядывали друг друга. Вдоль витрины стояло ещё несколько таких же неподвижных фигур. Тихо, на французском, шептала музыка откуда-то сверху.