Шмуэль Агнон - Во цвете лет

Мать моя из рода Буденбахов, а весь род Буденбахов крещеный. Предок наш рабби Исраэль богаче всех в стране был, винокуренный завод у него, и поля, и села. Помогал он ведающим Тору Божью и строил домы для изучения ее. И в книгах, напечатанных в те дни, прославляется имя его, ибо дал прадед мой злато и серебро в честь Торы Божьей и ее последователей.

В те дни указ вышел: отнять у евреев их состояние. Узнал он и стал стараться, чтобы его указ не коснулся и не ушло бы его состояние. Но все его старания тщетны были. Тогда переменил он веру, и вернулись ему дом и состояние. Пришел он домой и увидел: возносит его жена утреннюю молитву. И сказал он ей: я крестился, живо бери детей и ступайте к священнику. И вознесла жена благодарение Господу, что дал нам нашу веру и не сделал нас подобными народам мира, и плюнула трижды, и молитвенник поцеловала, и встала она, и все дети ее, и переменили они веру. А потом родила она сына, и обрезал прадед сына, ибо исполнял заветы Господа, и лишь иноверцам являли они свое иноверие. И ввысь и ввысь пошли они, и дворянское достоинство получили. Но новое поколение не помнило Бога своих предков и, как прошла кара, не вернулось к Нему. Господа не убоятся и Тору и заповеди не чтят, лишь в канун Пасхи придет посланец от раввина, и продадут ему квасное, [38] … Продадут ему квасное… – речь идет об еврейском обычае «продавать» запасы хлеба и т. д. перед Пасхой не еврею и «покупать обратно» после Пасхи, чтобы избежать запрета на квасное, пролежавшее Пасху у еврея. Этим Акавия Мазал – и Агнон – говорят читателю, что евреи по-прежнему считали род Буденбахов евреями, несмотря на крещение. (Иначе им не нужно было бы продавать квасное). ибо иначе не пили бы евреи их хлебного вина, ибо запрещено квасное евреям и после Пасхи. А матушка – внучка младшего сына. Законы католиков учила она, но все усилия священников тщетны были. Дни продлятся, но не преисполнится ухо рассказами о всех мытарствах матушки, пока не смилостивился над ней Господь и нашла она покой в сени Его. Ибо и в монастырскую школу ее отдавали к суровым наставницам, но не шла она их путем, а задумывалась о скрытом и потаенном от нее. В то время нашла матушка портрет р. Исраэля, а он выглядел как раввин. И спросила матушка: кто это? И сказали ей: предок твой. Изумилась этому матушка. И воскликнула: а что это за локоны у него на щеках и какую книгу он читает? И сказали ей: Талмуд учит и пейсы крутит. И рассказали ей все дела деда. С тех пор ходила она как тень и ночью не стихало ретивое, но сны являлись ей. Раз явится ей дед, возьмет ее на руки, и она разгладит ему бороду, раз явится бабка с молитвенником в руках, и научит ее бабка священной азбуке, и по пробуждении записала матушка все буквицы на доске. И чудо это было, потому что до того дня не видала матушка еврейской книги.

А в дому у отца ее был молодой писарь – еврей. И сказала она ему: научи меня Божьему Завету. И сказал он: ах, не знаю я. Пока они говорили, пришел посланник раввина купить квасное на Пасху, и сказал ей писарь: поговори с ним. И поведала она ему свои мысли. Сказал тот ей: пусть придет ко мне барышня сегодня вечером и отпразднует с нами праздник Пасхи. И пришла она вечером и села за трапезу с ним и домочадцами его, и пошло сердце ее за Господом Израиля, и заповеди Его стали ей желанны. А писарь тот – мой покойный батюшка. Библии и заповедей не изучал, но Господь дал ему чистое сердце, и прилепилась к нему матушка, и вместе прилепились они к вере в Бога. После женитьбы переехали они в Вену, говоря: там нас никто не знает. И в поте лица добывал он хлеб свой, но у отца ее не брали они ничего. Понемножку привыкла матушка к своему новому положению. А батюшка работал вдвойне и никакого блага себе не позволял, чтобы я мог учиться в лучших школах и занять положение в высшем обществе благодаря науке и премудрости, ибо состояния он по смерти мне не оставил. И мнилось ему, что он лишил меня наследства, ибо не вышла бы моя матушка за него, был бы я дворянином. А матушка расчетов не ведала, любила меня, как мать – сына, во все дни жизни.

День пошел на убыль, и Мазал окончил свой рассказ и сказал: простите, сударыня, что я так разговорился. И сказала я: почему вы просите прощения, вы же мне добро сделали. Теперь буду знать, что вы меня не возненавидели за то, что раскрыли свое сердце предо мной, раз не воздержались от речей. И Мазал провел ладонью по глазам и сказал: как тебя возненавидеть? Рад я, что нашел слушательницу – поговорить о матушке, потому что соскучился я по ней. А если мало этого – расскажу еще. И Мазал рассказал мне, как пришел в город, но мамы и отца мамы не упомянул. И рассказал мне о своих трудах, ибо то, что начала матушка его, возвращаясь к Господу Богу Израиля, льстилось ему завершить возвратом к народу своему. Но они не поняли его. Чужим он был среди них, хоть он один из них, но чужд их сердцу он.

Вернулась я домой, и сердце мое полно до краев. Как у пьяного допьяна заплетались ноги мои. Луна воссияла и мой путь светом озарила.

И по пути домой думала я, что скажу отцу, рассказать ли ему все, что было у меня с Мазалом, и услышит отец и рассердится. А если промолчу, встанет стена между мной и отцом. Сейчас пойду и расскажу ему, и, если рассердится, увидит, что не скрываю я от него своих дел. И по приходе домой застала я врача: тот услышал, что болен отец, и наложила я печать молчания на уста, ибо как рассказать при чужих. И не пожалела, ибо взбодрила тайна дух мой.

Спокойной была я дома. С подружками не секретничала и приветственных писем не писала. И вот пришел письмоносец и принес мне письмо. Письмо на иврите написал мне юноша по имени Ландау. Как заблудившийся путник в бурную ночь к Божьим звездам возносит очи, писал он по Библии, так возношу я свое послание тебе, благородная и достойная дева. Письмо в моих руках, и учитель Сегал пришел на урок. И сказала я: пришло письмо на иврите. И сказал он: знаю. И рассказал мне учитель, что юноша-ученик его, сын арендатора из села.

Прошло восемь дней, и про письмо забыла я. Пошла на курсы, и вот – женщина и юноша стоят там. Когда я увидела юношу, поняла, что он написал письмо. Сказала я отцу, и он засмеялся. И сказал: деревня. И подумала я: почему юноша так себя ведет, откуда такие странные помыслы. И внезапно увидела я внутренним оком юношу и его смущение и его румянец, и пожалела я, что не ответила ему, а он, может, ждал и обиделся. И решила я: завтра напишу ему. Но не знала, что написать. И тело мое замерло от сладкого сна. Как сладок сон, когда покоятся жилы и душа равновесие обретает. Но и назавтра, и в третий день не ответила я юноше и уже думала: так и не отвечу. И вот, делаю я уроки, и перо у меня в руках, повела я пером не думая, глядь – получился ответ юноше. Лишь несколько строк я написала. Перечла я письмо и подумала: не о таком ответе он молил. И бумага не по духу была мне. И все же послала я письмо, ибо знала, что другого уже не напишу. И решила: не буду ему больше писать, потому что не лежит моя душа к писанию писем. И вот прошли дни, и нет послания от юноши, и пожалела я, что переписки не вышло. Но понемногу позабыла я юношу и письмо. А что я письмо написала – так это долг был, и я его выполнила. И однажды говорит мне отец: помнишь женщинy и юношу? И сказала я: помню. И сказал он: пришел ко мне отец юноши сговариваться насчет своего сына. И впрямь хорошая семья, и юноша образован. И спросила я отца: он придет к нам? И сказал он: не ведаю, но ответ твой мне в радость, что не таишь ты помыслы. И потупила я глаза. Господи, Ты ведаешь мои помыслы. И добавил отец: к звездочетам не пойдем и гадалок не спросим, найдет ли моя дочь суженого. И больше отец про это не говорил.