Оскар Лутс - Осень

— Помнишь ли ты еще нашего школьного друга Тыниссона?

— Господь милосердный! Как же не помнить! А-а, стало быть, за Тыниссона она и выходит?

— Ну да. Имей в виду, зайдешь в Рая, так сестрица наверняка пригласит и тебя к себе на свадьбу.

— Но ведь… я то ли слышал, то ли читал где-то, — припоминает Арно, — будто на Лийде собирался жениться писатель Лутс…

— Ах, слушай болтовню Лутса! Он долгое время околачивался где-то там, в России, и разумеется позабыл все свои обещания.

— Аг-га-а, стало быть, вот как обстоит дело.

— Да, так, дорогой Арно. Ну а теперь расскажи, как живешь ты… со своей Вирве?

— С Вирве… гм… Я и не живу больше с Вирве.

— Что? Как? — Тээле опускает на стол нож и вилку, которые были у нее в руках. —Это что за разговор?

— Разговор на полном серьезе, но мне сейчас не хочется об этом распространяться.

— Боже правый! — Сраженная услышанным, Тээле судорожно сжимает на груди руки и устремляет взгляд к потолку. Однако дальнейшее выражение ее эмоций прерывает Леста, которому уже набили оскомину разглагольствования Киппеля о торговле, и он пересаживается к Тээле и Арно. Кроме того, Тоотс опять хочет что-то произнести.

— Ну что же, дорогие друзья, — он поднимает свою рюмку, — нам не остается ничего другого, как выпить еще чуток все той же марки, потому что у нас тут сидят двое грустных друзей, ослабевшему духу которых мы должны поставить подпорки. Я, правда, не знаю, какие такие камни лежат на сердце Кийра и Тали, но оба молчат… как молчали израильтяне во времена древнего пророка Илии. [44]Поэтому наш долг…

— Пусть Кийр сам за себя отвечает, — возражает Тали, — что же до меня, так я болтаю безостановочно. Я уже и не помню, где и когда так много разговаривал.

Кийр отвечает за себя отменным сопением, втягивает разок вовнутрь содержимое носа, прошмыгивает мимо одного из «покойников», который от него слева, и садится на место Лесты рядом с Киппелем.

— Знаете ли, господин Киппель, — он наклоняется к уху предпринимателя,

— я сам стану вашим компаньоном, если продам хутор. Как вы думаете, сможет ли Паавель купить его обратно?

— Поди знай. Сейчас-то у него, насколько мне известно, больших денег нет, но он говорит, что имеет добрых друзей, которые ему помогут.

— Кто же это такие?

— Он очень надеется на своего друга и соратника Тыниссона.

— Ну-у! От этого жмота и свиноубийцы он ждет помощи! Скорее палка плясать пойдет, чем этот человек одолжит кому-нибудь копейку. До чего же наивны некоторые люди! И пусть Паавель также не надеется, что я за ним хоть один цент долга оставлю. Нет, нет! Я сам купил у него это хламье за наличные и продам на таких же точно условиях. Да, верно, для меня этот проклятый хутор то же, что дубина для собаки, но… в долг я не продам.

— Ну что ж, — Киппель почесывает бороду и шею, поступайте, как знаете.

Дверь столовой медленно с легким скрипом открывается. Кийр оборачивается и видит на пороге два существа: один — слаб по малолетству, другой — беспомощен от старости. Хозяйский сын Лекси еще только будет человеком, тогда как звонарь паунвереской церкви Кристьян Либле — был человеком. «Ну не чудо ли, что жалкие кости звонаря все еще не рассыпались»,

— думает Кийр. морща нос; этот старик всегда был ему не по нраву. Но если бы тот, кто всех насквозь видит, стоял тут где-нибудь рядом, он непременно спросил бы: «А нравился ли кто-нибудь когда-нибудь Георгу Аадниелю Кийру?»

— Ну входите, входите, раз уж вы решили прийти! — кричит Тээле, глядя на дверь. — Не устраивайте сквозняка!

— Ой, Тээле, госпожа хорошая, — начинает Либле хриплым голосом, ковыляя от порога, — так я сюда, в комнату, вроде как и не пошел бы, да Лекси пристал, иди да иди! Здрасьте, почтенная публика! Я ведь и не враз разгляжу, кто здесь есть-то — один глазок, и тот вроде как во дворе на солнышке остался. Небось не прозреет, покуда не пообвыкнет к комнате.

— Хорошо! — произносит хозяйка. — Садись вон туда, там есть два свободных места… Лекси, проведи!

— Вот тебе и на! — Кийр смотрит на своего нового соседа по столу. — Опять, если и не совсем покойник, то во всяком случае из тех, кто не сегодня-завтра отправится в адский котел.

— Да-да, — Либле надсадно и хрипло дышит, — иной раз мне сдается, что я вроде как старею. Да что тут поделать, как тут быть.

— Давай-ка поешь! — Хозяйка накладывает ему на тарелку еду. — Смотри, вот тебе даже и стопка водки. Ешь и пей, поговорить успеешь.

— Спасибочко, спасибочко, дорогая хозяюшка! Вот уж никак не могу хоть денек пропустить да не притащиться сюда, в Юлесоо, а нет — так вроде как кому-то чего задолжал.

Лекси не нравится из еды ни то, ни это — капризничает, хнычет, наконец отхлебывает из отцовской рюмки и на закуску лижет чистую горчицу.

— Он что, всегда так поступает? — спрашивает Леста.

— Да, каждый раз, когда у нас гости. Знает, что тогда у меня нет времени всыпать ему как следует. Сам-то Йоозеп его не трогает — волк волчонка не заест. Порою люди тут, в Юлесоо, становятся прямо-таки несносными.

— Ну, ну?! — произносят Леста и Тали в один голос.

— Да, совершеннейшая правда. Мне частенько здешнее житье-бытье надоедает, и я удираю на денек-другой в Рая, передохнуть.

«Эг-ге-е! — Кийр слушает, затаив дыхание. — Стало быть, жизнь тут вовсе не столь гладкая, как показалось с первого взгляда. Да, да, большая ложка рот дерет, да и как знать, такая ли уж большая величина в здешнем доме этот Кентукский Лев!»

И сразу же хозяину хутора Пихлака становится так приятно, будто он отхлебнул славный глоток сладкого вина. Кийр заводит разговор даже с этим отвратительным Либле, который сидит рядом и от одежды которого несет табачищем.

Но старик и не слушает Кийра, а обращается ко всему столу.

— Вот теперь я уже вроде как начинаю слышать и видеть, кто тут есть в наличии, кроме хозяев, — рассуждает он. — Один — мой старый дружок Арно Тали, другой — его я, правда, знаю меньше, но все ж таки помню — это Леста, молодой господин, он в приходской школе был до того малого росточка, что… А Кийра, пустопорожнего, я сей же час распознал: вечно-то он сопит и сопливится. что твоя дурная погода. А вот этих двоих господ я и впрямь не знаю. Ну, как же ты поживаешь, дорогой Арно?

— Живу… грех жаловаться.

— Благодарение Господу! Вот ведь оно как, снова сподобился мой глаз тебя увидеть, но это, похоже, и есть тот самый, последний разок. Больше уж… Да, и я бы тоже не жаловался на свою жизнь, только вот здоровьишко вроде как на нет сходит. А так-то можно хоть бы и жить. Дочка давно замужем, уже и двое ребятишек у нее есть, теперь нам со старухой было бы куда как славно грызи, друг друга, чтобы убить время. И то сказать, оно чистая правда, когда говорят, будто жизнь человека — тот же сапог: чуть по ноге обносится, тут ему и конец.