Любовь Достоевская - Мои современницы

– Но ведь она теперь спит. Не лучше ли отложить объяснение до утра? Ее нервы успокоятся и ваши также.

– Вы меня удивляете, сударыня! Неужели вы думаете, что я способна заснуть в эту ночь? Мне необходимо видеть мою дочь, необходимо узнать, что происходит в ее сердце, какие причины побудили ее оставить дом родной матери. Вы не имеете права меня удерживать; не заставляйте меня обратиться за помощью полиции!

Ее громкий резкий голос разбудил Зику. Из-за дверей спальни послышался ее слабый голосок.

– Кто это? Неужели это опять maman? О, какие вы все жестокие! Я так сладко уснула, зачем вы меня разбудили!

– Зика, mon enfant! [55] Мое дитя ( фр .). – бурно ворвалась в комнату m-me Корецкая, – что это значит, объясни мне! Как могла ты так безжалостно бросить родную мать?

– Maman, вы четыре дня подряд делаете мне сцены. Сжальтесь надо мною! Дайте мне хоть одну ночь провести покойно; мы завтра доссоримся!

И бедная девочка горько зарыдала.

– Успокойся, Бога ради, не устраивай сцен в чужом доме, не позорь меня. Я, родная мать, могу простить тебя, но чужие никогда тебя не поймут и осудят. И Бог жестоко накажет тебя за твою злобу к матери. Вспомни, как Он наказал твоего отца за его измены и бесчеловечное отношение ко мне, его верной и преданной жене. Вспомни, как Он наказал твою сварливую сестру. Берегись, как бы и с тобой того же не случилось. Покайся, пока есть время!

– Как вы странно представляете себе Бога, maman! Неужели Он только для того и существует, чтобы мстить за ваши обиды?

– Бог, моя милая, существует, чтобы защищать невинных и обиженных. Он видит, что я никогда, никому зла не делала, напротив, всем приносила себя в жертву. Когда умер твой отец, мне было всего тридцать лет. Я была красавица и могла выйти замуж за кого хотела…

– Зачем же вы не вышли?

– Потому что я не хотела дать моим детям злого отчима! Я решила посвятить себя вам, вашему воспитанию. Вы росли злыми, скверными, испорченными девчонками; вы мучили и терзали меня! Все знакомые, видя мои страдания, советовали мне поместить вас в институт…

– Отчего же вы не поместили?

– Потому что я жалела вас. Я не хотела лишать вас материнской ласки. Теперь ты сама знаешь, что доктора советуют мне жить зимою в Ницце, и однако я ради тебя живу в этом чухонском болоте и, не щадя сил и здоровья, вывожу тебя на твои глупые балы и собранья.

– Вы сами знаете, что эти балы мне не нужны. Они меня утомляют и усиливают мои мигрени.

– Но я не хочу, чтобы люди говорили, будто я приношу тебя в жертву своему здоровью! О, я знаю, тебе очень хотелось бы изобразить из себя несчастную страдалицу и возбуждать всеобщее сожаление. Но успокойся, это тебе не удастся. Я надорву свои силы, испорчу навек здоровье и всё же стану вывозить тебя, пока какой-нибудь идиот не освободит меня от твоего присутствия! Подумать только, что я теперь жила бы счастливой и довольной в моей прелестной Ницце, если бы ты не отказала Андрею Викторовичу. Такой чудесный человек, столько ума, такая превосходная партия!

– Вы сами знаете, почему я ему отказала.

– Из-за твоих отвратительных капризов, дрянная девчонка! Огорчить человека, который тебя так любил!

– Он не меня любил, а вас. Он не мне верил, а вам.

– Что, что, да как ты смеешь обвинять мать в таких гадостях!

– Вы отлично понимаете, о чем я говорю. Я ни в чем позорном вас не обвиняю.

– Этого еще не доставало! Я, моя милая, после мужа осталась молодой женщиной, и всё же ни единого пятна нет на моей репутации. Я не нынешняя барышня, я скабрезных книг не читаю.

– Золя – не скабрезный писатель.

– Как не скабрезный! Разве ты не помнишь, как его называют в Париже, в хорошем обществе: ce cochon de Zola! [56] Эта свинья Золя! ( фр .)

– Вы для того и разбудили меня в три часа ночи, чтобы говорить со мною о Золя?

– Я не для того тебя разбудила! Не приписывай мне, пожалуйста, глупостей, не делай из меня дуру! Я пришла в страшном негодовании спросить тебя, как ты могла решиться на такой поступок. Убежать в чужой дом, бросить родную мать, которая всем тебе пожертвовала. Вспомни, когда вы были маленькими, я последнее от себя отнимала, чтобы только купить вам игрушек, нанять вам самых дорогих француженок и англичанок. Вспомни, как я до обмороков себя доводила, проводя ночи за шитьем ваших нарядов, чтобы вы лучше всех были одеты на детских праздниках! Вспомни…

И т. д., и т. д. Все те же бесконечные, бесплодные разговоры, которые, увы, так любят вести в русских семьях и которые приносят лишь пользу докторам нервных болезней, да аптекам. Я ушла в свою комнату и легла. «Бедная, бедная Зика! – думала я. – Никакой закон не мог запретить "родной матери" ворваться в комнату дочери в три часа утра и устроить ей сцену. Бедные, измученные девочки! Один Бог может вас защитить!»

Я засыпала и просыпалась, а сцена всё продолжалась. Резкий голос матери, ее патетические крики и рыдание и слабый звенящий голос Зики слышались из «комнаты для гостей». Наконец, на заре, я крепко уснула. Меня разбудили нечеловеческие вопли и визги, и вслед затем Корецкая вбежала ко мне в спальню.

– Ради Бога, помогите! С Зикой что-то недоброе творится! – с испугом говорила она.

Я поспешила за нею. Несчастная девушка лежала на полу в одной рубашке. Лицо ее посинело, глаза перекосились, на губах показалась пена. Она дико кричала, катаясь по полу, стуча головой о ножки стульев, сжимая и коверкая всё, что попадалось ей в руки. Это хрупкое существо обладало страшной силой, и понадобилось четыре человека, чтобы перенести ее на постель и удержать там. Она металась, рвалась и кусалась. Приглашенный доктор посмотрел на болезнь очень серьезно и, расспросив мать о предыдущих припадках, посоветовал немедленно отвести Зику в лечебницу одного своего знакомого на Васильевском острове.

– Но ведь это же сумасшедший дом? Одну дочь от меня уже отняли! Неужели и это последнее дитя мое возьмут от меня! – в отчаяньи ломала руки Корецкая.

– Да там не одни умалишенные; там лечат также и нервных больных. Вашей дочери необходим покой и тишина, иначе может кончиться плохо, особенно если уже был случай сумасшествия в семье.

Корецкой пришлось согласиться. Послали за каретой. Зику насильно одели и вынесли. Всё время она кричала диким голосом.

Прошло пять месяцев. Стоял май, жаркий и пыльный. Я собиралась на дачу и укладывалась. Накануне моего отъезда ко мне неожиданно пожаловала Элен Корецкая. Она очень похудела и постарела за это время и значительно понизила тон.

– Извините, что я до сих пор не поблагодарила вас за оказанное мне и моей дочери гостеприимство в ту ужасную декабрьскую ночь. Но я всё это время была так расстроена болезнью Зики, что ни у кого не могла бывать. Мне многое следует простить, милая Любовь Федоровна, за те страдания, что выпали на мою долю. На моих глазах застрелился обожаемый муж. Подумайте, какой ужас! Я этой картины забыть не могу, она и день и ночь у меня перед глазами. Потом сошла с ума моя старшая, моя лучшая дочь! Я даже не имею утешение навещать ее, разговаривать с нею, так как почему-то она при виде меня приходит в бешенство. Я только издали, крадучись, могу смотреть на нее в то время, когда она гуляет по саду. Я, родная мать, лишена возможности прижать к сердцу больное, несчастное дитя мое! Если бы вы были матерью, вы поняли бы мои страдания, дорогая Любовь Федоровна!