Анри де Ренье - Амфисбена

Дело идет о солидном гонораре, и претензии Жернона носят весьма острый характер. Фальцет его поднимается до высшего регистра: "Га! нужно только удивляться богатым людям! Какая бесцеремонность, какое равнодушие к интересам другого! Они считают, что все позволено. Что же они воображают, что у людей нет лучшего занятия, как развлекать их? Что же они думают, что люди существуют благодаря их милости? Границ нет их эгоизму! Пусть другие устраиваются, как хотят. Для них все недостаточно хорошо и недостаточно дорого. Хоть бы взять этого толстяка Антуана Гюртэна с его неврастенией от кутежей. Несколько хороших душей за глаза было бы с него довольно, нет, он фрахтует яхту, чтобы таскать повсюду свои гримасы мнимого больного. Если бы еще он был вежлив, внимателен! Так нет! Все для него, ничего для других!"

И бедный Жернон не перестает беситься. Да, хорош мальчик, этот г-н Гюртэн. Потерял свое здоровье из-за кутежей, всю свою жизнь только и делал, что играл в карты, ужинал, бегал за актрисами – все на счет своей тетки. Да, он в копеечку обошелся достойной г-же Брюван! Он знает это от своих друзей Сюбаньи. В конце концов, повеса этот разорит свою тетку. Никакого состояния не хватит. Конечно, она богата, но яхту такую, как "Амфисбена", брать на два месяца не шутка. И Жернон с забавным оттенком почтительности и порицания перечисляет стоимость такой поездки, как наша. Что стоит "Амфисбена": аренда, уголь, продовольствие, всевозможные расходы! Душа скупца в нем страдает от этих денег, что тратятся вокруг него и которыми тем не менее отчасти пользуется и он. Но деньги эти принадлежат г-же Брюван, и я начинаю думать, не вообразил ли уж Жернон и на самом деле, что г-жа Брюван не пренебрегает его ухаживаньем. В таком случае, Жернон траты Антуана рассматривает как покушение на будущее свое личное благосостояние. Затем он снова вернулся к теме, как разочаровало и подвело его изменение нашего маршрута. Отказаться от Крита из-за какого-то ветра! Вот идиот! Вот мокрая курица этот Гюртэн! И Жернон со своим розовым, сморщенным личиком, посвежевшим после морской болезни, забыл уже, какой плачевный вид был у него в каюте, как он боялся при каждом накрене, какой комичный страх кораблекрушения он испытывал. Облачившись снова в свою зеленую пару, надев на голову тирольскую шляпу, он с презрением ораторствует насчет толстого Антуана, меж тем как на горизонте в прозрачном воздухе увеличивается африканский берег, все приближающийся и неожиданный.

13 июля. Тунис

Тунис, когда пристаешь к нему, менее всего производит впечатление восточное. Широкое спокойное озеро, отделяющее его от моря, не имеет в себе ничего живописного. Если смотреть со стороны порта, Тунис совсем не похож на город из "Тысячи и одной ночи". Перед нами тянется сероватая, пыльная набережная. Там и сям высохшие деревья, доки, бараки. Где же так называемый "белый" Тунис?

Он между тем существует, этот арабский Тунис, но он спрятан за франкским городом, за городом широких бульваров, отелей, трамваев. Он существует, но, чтобы туда проникнуть, нужно войти в высокие зубчатые ворота. За ними начинается совсем новая страна. Узкие, кривые улицы, окаймленные белыми домами, вьются под сводчатыми проходами, приводят к перекресткам, заводят в тупики. Закутанные, завуалированные силуэты загадочно и молчаливо ходят взад и вперед. На залитых солнцем площадях стоят продавцы овощей и фруктов… Ослики стучат по неровной мостовой сухими копытами. Звук барабанов и флейт доносится из закрытых кофеен. Это Тунис бурнусов и покрывал, восточный и сокровенный Тунис, еще сопротивляющийся европейскому нашествию, заключивший себя в лабиринт своих базаров, в переходы своих рынков.

Тунисские рынки, в конце концов, уже утратили свою восточную чистоту. Французская, итальянская и немецкая дешевка выпирает там на первое место. Тем не менее там есть еще занятные лавочки. Можно найти там ярко и живописно расцвеченные ковры, материи с забавными узорами, легкий газ, зашитый серебром, туфли из камчатной кожи, плетенки, духи. Разумеется, все это, перенесенное в какой-нибудь парижский магазин, нас бы не соблазнило, но здесь, в сумраке пыльных и прохладных сводчатых галерей, все эти предметы приобретают жизнь и очарование, которых они не имели бы у нас. Частица старого Востока, воспоминанием и продолжением которого они служат, еще живет в них и около них. Они заставляют мечтать о караванах, дворцах, минаретах, куполах, фаянсовых залах, танцах, садах, где в водоеме фонтанов плавают сорванные розы и отрубленные головы. В них что-то есть потаенное и притягивающее, странное и далекое. В них живет древняя тайна.

Это же чувство, без сомнения, испытывала и Лаура де Лерэн, так как во время наших прогулок по рынкам она накупает множество вещей. Она не в силах противостоять султанской грации какого-нибудь шарфа или изяществу арабских рубашек. Она первая смеется над своими покупками. Сегодня она все их разложила на палубе. Она смотрела на них с какой-то печалью.

– Почему вы грустны, Лаура? – спросил я ее. Она повернулась ко мне. В руках она держала длинный волнистый газовый шарф, затканный серебром. Только что в узкой лавке рынка, где показывал его нам торговец, он показался нам тонким и особенным, этот газ, будто ткали его при лунном свете на какой-нибудь багдадской террасе. Тут, при резком освещении электрических ламп, он кажется гораздо менее соблазнительным. Разочарованным движением Лаура уронила его обратно. Он плоско упал, как умершая вещь. Лаура вздохнула:

– Нет, я не грустна, мой бедный Дельбрэй, но все-таки… В конце концов, ничего не поделаешь! Вот какие шутки шутит с нами наше воображение! Думаешь, что у тебя в руках заимф Саламбо, а на самом деле держишь вульгарную ткань… Но вы должны это знать лучше, чем кто-либо другой, неисправимый мечтатель!

Она посмотрела на меня сочувственно, нежно и печально, потом взяла со стола лежавшую рядом с ее перчатками тоненькую и узенькую склянку, наполненную розовой эссенцией, и молча начала медленно вдыхать аромат. Запах дошел и до меня. Вдали Тунисское озеро блестело как зеркало под звездным небом. От него исходил тяжелый смолистый дух, смешивавшийся с близким ароматом роз. Словно дыхание Любви и Смерти.

16 июля. Тунис

Смолистый запах от Тунисского озера так силен, что мы решили поехать на два дня в Кэруан. Даже Антуан согласился сопутствовать нам. Что бы он ни говорил и несмотря на все его причитанья, здоровье его на глазах поправляется. Он ест, пьет и спит превосходно. Месяц морской жизни его преобразил. Он уже больше не тот больной, не тот выздоравливающий, что был две недели тому назад. У Антуана начинает восстановляться аппетит к жизни. Он снова принялся курить свои толстые сигары и нашел уверенность в себе, которую было потерял. Снова своими разговорами он вгоняет в краску добрую г-жу Брюван. Тем не менее относительно будущего намерения его все так же благоразумны, и так же он зарекается возобновлять образ жизни, излишки и безумство которого стоили ему так дорого. Несмотря на его протесты, я все-таки побаиваюсь, как бы возвращение в Париж не подействовало на его благие намерения. Может быть, уже прошла пора для забот г-жи Брюван, как наседки, и едва ли хватит всей авторитетности доктора Тюйэ, чтобы удержать в правилах режима этого неисправимого пациента. Сама г-жа Брюван всматривалась иногда в него с восхищением, смешанным с ужасом. Восхищение относилось к восстановившимся силам Антуана, ужас возникал от опасения за возможное применение этих сил. Как бы там ни было, но он снова сделался весельчаком, таким весельчаком, что г-же де Лерэн пришлось даже облить его холодной водой, когда он позволил себе слишком вольные шуточки на ее счет. Повторять два раза ему не было нужно, и он, по-видимому, не рассердился за то, что та его осадила. Весь переезд от Туниса до Кэруана он был полон предупредительности к ней.