Анри де Ренье - Амфисбена

В течение нашей неаполитанской недели мы, разумеется, посетили Помпеи. Я был несколько разочарован. Конечно, Помпеи – единственное место по своему сохранившемуся разрушению, если можно так выразиться, но нужно сознаться, что в живописном отношении Помпеи довольно посредственны со своими правильными улицами, окаймленными одинаковыми домами. Некоторые из этих домов, однако, интересны и помогают воображению представить себе жизнь давних их обитателей. Некоторые еще до сих пор украшены фресками, оставшимися живыми под предохранившей их обмазкой. Один из них, дом Веттиев, сохраняет почти нетронутый вид с расписными комнатами, выходящими на внутренний дворик, где насажены грациозные цветы. Но всего больше я люблю в Помпеях фонтан. Он находится на маленьком перекрестке. Состоит он из простого мраморного чана, в который вода вливается через рот изваянной маски. Я люблю этот фонтан, потому что я видел, как г-жа де Лерэн над ним наклонялась и очаровательным жестом гладила стертую морду древней маски. Мы были одни в ту минуту. Г-жа Брюван и Жернон отошли от нас в сторону. Сюбаньи отстали слушать объяснения проводника. Мы были одни. Старая маска, казалось, улыбалась под лаской этой легкой руки.

Я воспользовался отсутствием наших спутников, чтобы повести г-жу де Лерэн в сторону дороги гробниц. Она на краю города и ведет в луга. Погребальные памятники по сторонам не представляют ничего интересного, но в них есть меланхолия, которой так не хватает развалинам Помпеи, развалинам слишком определенным, сухим, слишком поучительным. Так что в Помпеях понравился мне только скромный фонтан и полуразвалившиеся памятники. На подножие одного из них мы сели, г-жа де Лерэн и я. В своем платье простых линий, широкой соломенной шляпе, украшенной колосьями, она сама была несколько похожа на маленьких римлянок с фресок. Как у них, у нее был круглый зонтик. Она так же сидела на том же месте, где, вероятно, сиживала не одна из прежних маленьких помпеянок, которые теперь только щепотка пепла в углублении формы из лавы! И я смотрел с грустью на ту, что сегодня прогуливается. Не есть ли она в моей жизни преходящий образ, который когда-нибудь поглотит забвение? Судьба не для того ли свела нас на минуту, чтобы навеки разлучить? Расстанемся ли мы, как чужие, шаги которых только на секунду скрестились? Встретимся ли мы снова у фонтана на перекрестке, у фонтана, украшенного насмешливой и стертой маской, у фонтана, пустой чан которого не отражает лиц, у фонтана, где больше не пьют? При этой мысли сердце мое сжалось тоской. А между тем, даже если это и должно случиться, имею ли я право жаловаться? Что бы ни случилось, разве я не познал, хотя на минуту, облик любви и счастья?

Покуда я мечтаю так, над пустынным городом тяготеет тяжелое молчание. Только пронзительный крик кузнечиков раздирает неподвижный воздух. Как будто тысячи маленьких пилок невидимо работают над разрушением и раздроблением старых камней. Вдруг многоголосый концерт будто стих, и мы услышали совсем близко голоса г-жи Брюван и Сюбаньи, которые покрывались фальцетом Жернона. Они не заметили нас и удалялись в другом направлении. Г-жа де Лерэн улыбнулась. Потом мы поднялись, чтобы продолжать и нашу прогулку.

Бродя по помпейским улицам, г-жа Лерэн и я довольно долго говорили о Жерноне. Как и мне, он ей казался странной личностью. Ученый этот действительно смешной персонаж! С тех пор как этот старый дурак путешествует на яхте г-жи Брюван, он решил совлечься со своего положения человека науки и облечься в человека светского. Вместо того чтобы остаться эрудитом, каким он есть и что, в конце концов, представляло бы вполне выносимую компанию, потому что по своей специальности он имеет несомненные заслуги, – он старается быть милым, кокетливым, галантным. Да, Жернон миндальничает с дамами. Вот если бы Феллер увидел это зрелище, как бы он обрадовался и какие бы взгляды пускал из-за своих очков! И нужно видеть, как он справляется с этой ролью. Даже Сюбаньи, знакомые с ним давно, поражены. Будто подменили их Жернона. Антуан, который менее терпелив и которого Жернон раздражает, осаживает его довольно резко. Добрая г-жа Брюван, искренняя поклонница книг Жернона, немного сбита с толку его манерами. А она-то рассчитывала на серьезные и поучительные беседы! Она так радовалась, что будет посещать знаменитые места древности в обществе компетентного и осведомленного человека! Какими неловкими любезностями уснастил он прогулку по Помпеям, во время которой г-же де Лерэн и мне удалось уединиться. Правда, когда мы вернулись, нам пришлось подвергнуться его мадригалам, на которые он не скупился, сопровождая их тонким и самодовольным смехом.

Мы несколько раз возвращались в музей, я и г-жа де Лерэн. Нам нравилось бродить среди толпы статуй, но всегда, неотвратимо, нас влекло в залу с бронзой. Бронзовые статуи очаровывали нас своим материалом, выкопанным из-под земли и блестящим, и в то же время наши взоры были прикованы к ритму их движений. Когда мы в последний раз приходили любоваться на ночную красоту этих металлических героев и взоры наши были еще опьянены темными их формами, вдруг, при проходе через одну галерею, мы были привлечены светом открытого окна. Оно выходило на двор, неистово залитый солнцем и окруженный высокой стеной. На дворе этом находились обломки скульптур, разбитые статуи и у основания стены ряд больших глиняных кувшинов, желтых и красных. Пузатые, бокастые, они походили на огромные плоды или на чудовищные яйца. И эта старая стена, вздутые глиняные кувшины на солнце после реального и чистого греческого мира, с благородными и крепкими бронзовыми призраками которого мы только что расстались, произвели на меня вдруг впечатление Востока и "Тысячи и одной ночи".

В течение этой неаполитанской недели между мною и г-жою де Лерэн снова возобновились прежние товарищеские отношения. Однако эта лицемерная дружба мне делается невыносимою. Каждый день я даю слово, что это будет последний и что я не буду больше принимать двусмысленного положения, в котором мы находимся. И каждый день тем не менее я откладываю на завтра признание, которое жжет мне губы, сцену которого я сотни раз воображал себе, слова которого я сотни раз повторял про себя, но не осмеливаюсь произнести, потому что я трус, потому что одно ее слово может уничтожить мои мечты. Между тем Неаполь, чувственный и пламенный, должен был бы придать мне храбрости, этот Неаполь, где каждый вечер вокруг яхты раздаются песни любви под качание лодок, полных голосами и музыкой.

Как-то вечером, после обеда, мы сидели под тентом, г-жа де Лерэн, Антуан и я. Г-жа Брюван, Сюбаньи и Жернон устали от поездки на мыс Мизэн и ушли спать. Антуан закурил сигару. Он курил в первый раз со времени своей болезни, и подвиг этот привел его в хорошее настроение. Вдруг, выпустив клуб дыма, Антуан говорит мне: