Иван Гончаров - Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах Том 5

– Захар! – тихо, с достоинством произнес Илья Ил‹ьич›.

Захар не отвечал: он, кажется, думал: «Ну, чего тебе? другого, что ли, Захара? ведь я тут стою!» – и перенес взгляд свой слева

1направо. Там тоже напомнило ему о нем самом зеркало, подернутое, как кисеей, густою пылью: сквозь нее дико, исподлобья, смотрел,

2[будто] как из тумана, собственный же его

3угрюмый и некрасивый лик. Он [отвратил] с неудовольствием отвратил взгляд от этого грустного, слишком знакомого ему предмета ‹л. 46 об.› и решился на минуту остановить его на барине.

4Взгляды их встретились. Захар не вынес укора, написанного в глазах барина, и потупил свои вниз, под ноги: тут опять в ковре, пропитанном пылью и пятнами, он прочел печальный аттестат своего усердия в господской службе.

5

156

– Что, каково тебе? – кротко спросил Илья Ильич,

1– ведь нехорошо?

Вид дикости на лице Захара мгновенно смягчился блеснувшим в чертах его лучом раскаяния.

Захар почувствовал первые признаки проснувшегося в груди его и подступающего к сердцу благоговейного чувства к барину, и он вдруг стал смотреть прямо ему в глаза.

2

– Чувствуешь ли ты свой проступок? – спросил Илья Ил‹ьич›.

3

– Что же, батюшка, Илья Ильич, – начал Захар с самой низкой хрипящей ноты своего диапазона, – я ничего не сказал,

4окроме того, что, мол…

– Нет, ты погоди, – перебил Облом‹ов›, – ты понимаешь ли, что ты сказал?

5

Захар ничего не отвечал: он опять с благоговением посмотрел

6на барина и понурил

7немного голову, сознавая свою вину.

– А! как же

8ты не ядовитый человек! – говорил Облом‹ов›.

Захар всё молчал, только крупно мигнул раза три.

– Дай мне квасу! – сказал Илья Ильич.

У Захара отлегло от сердца; он, с радости, как мальчишка, проворно бросился в буфет и принес квасу.

157

– Ведь ты

1огорчил барина! – с расстановкой произнес Илья Ил‹ьич› и пристально смотрел на Захара, наслаждаясь его смущением.

Захар не знал, куда деваться от тоски…

2он метал взгляды и направо, и налево, и прямо,

3и опять мелькали

4у него перед глазами

5то паутина и пыль, то собственное отражение, то лицо

6барина. «Хоть бы сквозь землю провалиться! [подумал] Эх! смерть нейдет!» – подумал он [и замигал чаще и чаще]. Он предчувствовал патетическую сцену, а это ему всё равно что вострый нож.

7И так он чувствовал, что мигает чаще и чаще, – и вот, того и гляди, брызнут слезы. Наконец он отвечал барину известной песней, чем я тебя огорчил, только в прозе.

– Чем же я огорчил вас, Илья Ильич? – почти плача сказал он.

8

– Чем? давно ли я у тебя стал всё равно что «другие»?

9а? покорно благодарю! Да ты подумал ли, что такое «другой»?

И он остановился, продолжая глядеть на Захара.

– Сказать ли тебе, что это такое? а?

Захар повернулся, как медведь в берлоге, и вздохнул на всю комнату. ‹л. 47›

– «Другой» – [это есть] кого ты разумеешь – есть голь окаянная, грубый, необразованный человек; живет это всё грязно, бедно, на чердаке; он, каналья, и выспится себе на войлоке где-нибудь на дворе: что эдакому сделается? ничего. Трескает-то он картофель да селедку. Нужда мечет его из угла в угол, он и бегает день-деньской. Он, пожалуй, и переедет на новую квартиру.

158

Вон Лаганов: возьмет линейку под мышку да две рубашки в носовой платок и идет: «Куда, мол, ты?» – «Переезжаю», – говорит. Вот это так «другой»! А я? Хм. Я, по-твоему, «другой»? а?

Захар взглянул на барина, переступил с ноги на ногу и молчал.

– Что такое «другой»? – продолжал Обломов, – «другой» есть такой человек, который сам себе сапоги чистит, одевается сам, хоть иногда и барином смотрит, да врет: он не знает, что такое прислуга; послать некого, сам сбегает за чем нужно; и дрова в печке сам помешает, иногда и пыль оботрет…

– Из немцев [многих вот] много эдаких! – угрюмо сказал Захар.

– То-то же. А я? Как ты думаешь: я «другой»? а?

– Когда же вы другой! – сказал

1Захар.

2– Бог знает, что это напустило такое на вас…

– Нет, ты

3погоди, ты посмотри, что ты сказал. Ты разбери-ка, как «другой» – то живет. «Другой» есть такое творение, которое работает, бестия, без устали,

4бегает, суетится,

5не поработает, так и не поест. «Другой» кланяется, «другой» просит, «другой» унижается… А я? Ну-ка реши: как ты думаешь? «другой» я? а?

– Да полно вам, батюшка, томить-то меня!

6– жалобно говорил

7Захар, – ах ты! Господи!

– Я [всё равно что «другой»] «другой», по-твоему? а? Да разве я мечусь, разве работаю? мало ем, что ли? худощав или жалок на вид? Разве недостает мне чего-нибудь, а? Кажется, подать, сделать есть кому? Я ни разу не натянул себе чулков на ноги,

8слава Богу! Захочу, так чужими руками высморкаюсь, приставлю

159

сторожа чихать за себя… Так как же я «другой»? Пойду ли я охотой на целый день из дома?

1стану ли переезжать, беспокоиться? Из чего мне? И кому я это говорю? Не ты ли с детства ходил за мной? ты всё это знаешь, видел! ‹л. 47 об.› Что за крайность? Ты бы должен был понять это, ты знаешь,

2что я воспитан нежно, что я ни от холода, ни от голода

3никогда не терпел, нужды не знал, [работой] хлеба себе не зарабатывал – так как же ты решился сравнивать меня с «другими», а?

4и вообще никакими подлыми делами не занимался, так как же это у тебя достало духу

5равнять-то меня с «другими»… а?

6я спрашиваю тебя, как ты, мол, это решился?

7

Губы у Захара

8вздулись от внутреннего волнения [он молчал]: патетическая сцена [поглоти‹ла›] гремела, как туча, над головой его. Он молчал.

– Захар! – повторил Илья Ил‹ьич›.

– Чего изволите? – чуть слышно просипел он.

– Дай еще квасу.

Захар принес квасу, [и пошел было] и когда Илья Ил‹ьич›

9отдал ему стакан, он было проворно пошел к себе.

– Нет, нет, ты постой, – заговорил [Иль‹я› ‹Ильич›] Обломов. – Я спрашиваю тебя, как ты мог так горько оскорбить барина, которого ты

10носил на руках,

160

которому век служишь и который благодетельствует тебе?

Захар не выдержал.

1Он начал мигать чаще и чаще. Упреки [барина] Обломова и его сомненья подняли со дна сердца весь осадок преданности к барину.

2

– Виноват, Илья Ил‹ьич›, – начал он сипеть с раскаянием, – это я по глупости, право, по глупости сказал.

3

– А я, – продолжал Обломов голосом оскорбленного и не оцененного по достоинству человека, – забочусь

4день и ночь, тружусь; и когда голова горит, сердце [чуть] замирает, по ночам не спишь, ворочаешься, всё думаешь, думаешь, как бы лучше: а о ком? для кого? всё для вас, для крестьян, стало быть, и для тебя. Ты, может быть, думаешь, глядя, как я иногда покроюсь совсем одеялом с головой, что я лежу как пень да сплю; нет, не сплю я, а думаю всё крепкую думу, чтоб крестьяне не терпели ни в чем нужды, чтобы не позавидовали чужим, чтобы не плакались на меня Господу Богу на Страшном Суде, а молились бы да поминали меня добром. Неблагодарные! – с горьким упреком произнес