РИЧАРД ХИЛЬДРЕТ - БЕЛЫЙ РАБ

Тогда мистер Уэрнер заговорил о своей отставке, и мистеру Карльтону только настойчивыми просьбами удалось добиться от управляющего согласия остаться еще на год. При этом ему была обещана увеличенная доля вне зависимости от урожая. Но страдала не одна земля. Рабы подвергались той же системе и также доводились до истощения. Непосильная работа, плохое питание, так же как и чрезмерная строгость, несправедливые нападки и требования превратили всю эту массу рабов в болезненных, издерганных и почти не пригодных к работе людей. Человека два-три, а то и больше постоянно оказывались в бегах, скрываясь в соседних лесах, а это влекло за собой всякие хлопоты и дополнительные строгости.

Мистер Карльтон отдал распоряжение, чтобы рабам обязательно выдавалась определенная порция кукурузы и, особенно, мяса, что в этой части света считалось чрезвычайной щедростью. Если бы нам полностью выдавалась эта порция, надо полагать, что каждый из нас получал бы приблизительно вдвое меньше мяса, чем съедала за обедом младшая дочь мистера Карльтона, девочка лет десяти.

Если, однако, верить рабам, то ни весы мистера Уэрнера, ни его мерки не отличались точностью, и все, что ему удавалось урвать от нашего пайка, шло на увеличение его доли с годового дохода плантации.

Раз или два рабы пробовали жаловаться мистеру Карльтону, но он не удостаивал их жалобы вниманием. Мистер Уэрнер, по словам нашего хозяина, был человек и христианин (эта репутация доброго христианина и послужила ему в свое время лучшей рекомендацией в глазах мистера Карльтона), и все эти лживые обвинения вызваны враждебностью, которую рабы всегда питают к надсмотрщикам, принуждающим их выполнять свой долг.

Все возможно, конечно. Не стану утверждать противного. Знаю только, что слухи о недобросовестности нашего управляющего были распространены далеко за пределами плантации, и всюду по соседству шли нелестные разговоры о нем.

Одно можно сказать, во всяком случае: даже если Уэрнер и не был мошенником, то мистер Карльтон своим неограниченным доверием и отсутствием малейших сомнений способствовал тому, чтобы он стал таковым.

Выдавался ли положенный паек полностью или нет, но одно несомненно: рабов неимоверно перегружали работой и с ними очень грубо обращались. Мистер Карльтон всегда становился на сторону своего управляющего и неизменно твердил, что управлять плантацией, не проявляя строгости и не пуская в ход плети, невозможно. И все же сердце у него было как будто доброе, и он бывал огорчен, когда ему случалось слышать об особенно резких проявлениях жестокости управляющего. Но мистер Карльтон много времени проводил вне дома и поэтому бывал мало осведомлен о происходившем у него на плантации. А кроме того, ловкий управляющий, щадя чувствительность хозяина, под страхом самых тяжелых кар (применять которые он не стеснялся), строжайше запретил рассказывать в господском доме о том, что делалось на плантации. Этот хитроумный и весьма распространенный на плантациях способ давал мистеру Уэрнеру возможность безнаказанно действовать так, как ему было желательно. Мистер Карльтон, в сущности говоря, пользовался на своей плантации не большим авторитетом, чем на любой другой плантации в графстве, и знаком он был с ней так же мало, как с чужой.

В юности мой хозяин проиграл немало денег на бегах, за карточным столом и вообще швырял деньгами где и как попало. Приобщившись к религии, он прекратил эти траты, но взамен появились другие. Суммы, которые он тратил на покупку библий, на восстановление церквей и на другие благочестивые дела, были очень значительны. Доходы его в последние годы постепенно уменьшались, но ему и в голову не приходило соответственно сократить свои траты. Неизбежным последствием такого поведения явились долги. По мере того как таяло состояние моего хозяина, богател его управляющий. И земли и рабы были заложены и перезаложены. В последнее время мистера Карльтона нередко беспокоили чиновники из канцелярии шерифа. Все эти трудности не могли, тем не менее, заставить мистера Карльтона расстаться со своей пастырской деятельностью. Казалось, он теперь отдавался ей с большим - если только это было возможно - увлечением, чем прежде.

Я уже месяцев семь или восемь находился у него и успел завоевать его расположение. В один из воскресных дней мы с утра отправились в поселок, находившийся милях в десяти от Карльтон-Холла. Хозяин мой не выступал там ни разу за то время, что я жил у него.

Собрание происходило на открытом воздухе. Место было выбрано удачно - на невысоком холме, в тени старых дубов. Ветви деревьев, широко раскинувшись, образовывали зеленый шатер, под которым росла только мягкая зеленая трава, часто встречающаяся в этих местах. Чуть ниже вершины холма чьи-то заботливые руки расставили грубо сколоченные скамейки. К стволу одного из самых высоких деревьев было прислонено какое-то довольно нескладное сооружение с небольшой площадкой, на которой стояли два стула. Эта площадка должна была, повидимому, служить кафедрой для проповедника.

У подножия холма стояло множество верховых лошадей и по меньшей мере десять-двенадцать экипажей; скамьи почти целиком были заняты многочисленной публикой. Число рабов при этом значительно преобладало над числом белых. Рабы стояли отдельными группами, большинство из них нарядились в праздничные одежды и имели вполне приличный вид.

Только очень немногие были в обычных лохмотьях, грязные, оборванные, истощенные. Среди взрослых мелькали и подростки-негры с соседних плантаций. Почти все они были совершенно голые, не имея даже лоскута материи, чтобы прикрыть свою наготу.

Моего хозяина вид такой многочисленной аудитории, повидимому, очень обрадовал. Сойдя с лошади у подножия холма, он передал мне поводья, оставляя коня на мое попечение.

Я огляделся в поисках подходящего места, где бы можно было привязать лошадей. Зная, что митинг начнется не скоро, я стал прохаживаться взад и вперед, приглядываясь к людям и лошадям.

Внезапно мое внимание привлек подъехавший щегольской экипаж. Кучер натянул поводья, и карета остановилась. Слуга соскочил с запяток и торопливо откинул подножку.

В глубине кареты сидела пожилая дама, а рядом с ней -девушка лет восемнадцати. Спиной к кучеру помещалась еще одна женщина, и я подумал, что это, вероятно, их горничная, хотя хорошенько разглядеть ее не мог.

Мое внимание на минуту было отвлечено в сторону. Когда я снова повернулся к экипажу, то увидел, что обе дамы поднимаются по склону холма, а горничная, выйдя из кареты, остановилась около нее. Она что-то доставала из кареты и видна мне была только сзади. Но вот она обернулась, и я узнал ее… Это была Касси!… Это была моя жена!