РИЧАРД ХИЛЬДРЕТ - БЕЛЫЙ РАБ

А ты, сын мой! Ты обречен на горе! Возможно, увы, что в тебе уже угасли мужество и смелость… Возможно, что ледяная рука рабства убила в твоей душе зародыши добра и оставила ее навек растоптанной и мертвой!…

О нет! Нет! Так не должно, так не может быть! Дитя мое, у тебя есть отец, и он не покинет тебя! Горе его беспредельно, такими же беспредельными будут его усилия найти и освободить тебя. Чего стоит любовь, готовая малодушно поддаться отчаянию?

Да, я решил! Я вернусь в Америку! В поисках моего сына я изъезжу страну во всех направлениях, я вырву его из рук насильников или погибну в неравной борьбе!…

Но что, если я буду узнан и схвачен врагами?… О, тогда… Нет, недаром я изучал историю Рима. Я знаю, как покарать тирана, - вторично я не стану рабом!

Приняв это решение, я сразу же приступил к осуществлению своего намерения. Сейчас я снова берусь за перо, чтобы рассказать о новых моих приключениях.

В течение всех долгих лет, прожитых мной в горе и напряженном ожидании, всегда, днем и ночью, призраки жены моей и сына стояли перед моим внутренним взором. Мне чудилось, что я вижу их бледные лица, вижу слезы, скатывающиеся по их щекам, руки, с мольбой простертые ко мне.

Как только я начал готовиться к отъезду, я сразу же почувствовал облегчение, и давно забытая радость вспыхнула в душе. Казалось, с моего сердца сдвинули тяжелый камень. Снова передо мной стояла ясная цель… Кто знает, увы, не окажется ли она миражем… Но не лучше ли гнаться за тенью, чем оставаться в бездействии и безнадежной пустоте? Человек создан для надежды и действия!…

Покидая Англию, я предусмотрительно запасся паспортом, выданным мне как английскому подданному, капитану Арчи Муру - имя, под которым я был известен в Англии.

От моих друзей я получил рекомендательные письма, адресованные их деловым знакомым в наиболее крупных торговых городах Америки. Я высадился в моей родной стране в качестве иностранного путешественника, интересующегося изучением нравов американского общества.

Я сошел на берег в Бостоне - отсюда я когда-то выехал, и отсюда же я решил направиться в места, где провел свое детство, рассчитывая таким путем найти способ, если возможно, приблизиться к намеченной цели.

Прошло более двадцати лет с тех пор, как я бежал от этих мест, надеясь на бурном океане или на каком-нибудь далеком материке обрести свободу, в которой мне отказывали законы моей родины. Какая разница между чувством сладостной надежды, которое я испытывал сейчас при виде этих берегов, и глубоким возмущением и отчаянием, наполнявшими мое сердце в часы, когда они, уходя вдаль, исчезали из моих глаз!

О жестокая страна рабства! При виде тебя я все же загорелся надеждой, что мне еще суждено увидеть жену мою и сына!…

Сойдя на берег, мы заметили, что в городе царит какая-то суматоха. Все кругом были страшно возбуждены. Толпа людей, по большей части хорошо одетых, окружала ратушу. Подойдя ближе, я разглядел какого-то несчастного, которого с накинутой на шею петлей выволокли из соседнего дома и потащили на средину мостовой.

Со всех сторон неслись пронзительные вопли:

- Повесить его! Повесить!

Какие-то хорошо одетые джентльмены, в руках которых находился несчастный, казалось, были расположены исполнить желание толпы и только искали фонарь или что-либо другое, могущее послужить виселицей.

Мы с трудом свернули в соседнюю улицу, также запруженную людьми, и с удивлением увидели, как осыпаемые градом насмешек и оскорблений, сквозь толпу, держась за руки, спокойно пробирались три женщины. Они, должно быть, только что вышли из находившегося по соседству здания, и вид их почему-то вызывал бешеное возмущение собравшихся.

Дойдя до гостиницы, носившей, если не ошибаюсь, название "Тремонт-Хауз", я спросил, чем вызвано такое волнение на улицах.

Хозяин гостиницы ответил, что всему виной упорство женщин, которых я видел на улице: несмотря на все предостережения, высказанные на недавно состоявшемся большом политическом собрании, где присутствовали самые крупные негоцианты и адвокаты Бостона, эти упрямые женщины настояли на своем и, собравшись вместе, позволили себе возносить молитвы за отмену рабства. Для этого они вступили между собой в заговор и, что еще хуже, прислушивались к пагубным речам какого-то эмиссара, прибывшего из Англии. Толпа, которую я видел и которая состояла из джентльменов - всё местные именитые и богатые граждане, - задалась целью изловить этого эмиссара и как следует проучить его.

- Но скажите мне, ради бога, - проговорил я, - ведь ни у вас, в Бостоне, насколько я знаю, ни во всей этой части страны рабов нет! Так почему же такое возмущение против этих добрых женщин? Сам я англичанин и не скрою, что отношусь с некоторым сочувствием к моему несчастному земляку, которого ваши сограждане так спешат повесить. Почему ваши негоцианты играют роль собаки на сене - не только сами ничего не предпринимают, чтобы уничтожить рабство, но даже не позволяют этим женщинам молиться за его уничтожение?

- Вам, как иностранцу, - ответил хозяин, который, хотя и возмущался тяжким преступлением женщин, все же, видимо, не был окончательно лишен добрых чувств, - все эти вещи могут показаться странными. Позвольте мне, тем не менее, дать вам совет. Мне было бы крайне неприятно, если бы моего постояльца арестовали как английского эмиссара, подвергли бы допросам, а возможно, и оскорблениям, на которые добровольные полицейские весьма щедры. Скажу вам только одно: цена на хлопок в данное время очень поднялась, и торговля с Югом приобрела большое значение. Нью-Йорк и Филадельфия первыми подали пример, устроив уличные беспорядки, направленные против аболиционистов, [21]и мы рисковали бы потерять всю нашу южную клиентуру, если б отказались следовать по этому пути. Кроме того, на состоявшемся недавно здесь, в Бостоне, публичном собрании избирателей мы выставили кандидата в президенты, и как же, не проявляя усердия к защите интересов южан, мы могли бы надеяться на поддержку их голосов?

Этот образец бостонских нравов не внушил мне особого восторга, и я поспешил уехать в Нью-Йорк.

Не без волнения очутился я в саду, окружавшем ратушу, на том самом месте, где генерал Картер некогда опустил мне руку на плечо и, заявив, что я его раб, потребовал моего возвращения. Мне вспомнилась вся сцена во всех ее подробностях так ярко, словно все это произошло вчера, и я направился к зданию трибунала с такой уверенностью, как будто совсем недавно поднимался по его ступеням.

На скамье подсудимых сидело несколько обвиняемых, и в зале суда толпилось очень много народа. Повидимому, дело, подлежащее разбору, представляло значительный интерес. Прислушавшись, я понял, что подсудимым было предъявлено обвинение в том, что они разгромили и разграбили несколько домов, жители которых были заподозрены в сочувствии аболиционистам. Те же подсудимые, руководствуясь все тем же возмущением против аболиционистов, подожгли негритянскую церковь.