РИЧАРД ХИЛЬДРЕТ - БЕЛЫЙ РАБ

Некоторые из моих собеседников, отличавшиеся большей дозой терпимости, готовы были допустить, что сами аболиционисты, быть может, и не стремятся к таким жестоким действиям, но они требуют немедленной отмены рабства, а такая мера может привести только к кровопролитию и ужасам, перечисленным выше.

Я горел любопытством узнать, кто же такие эти страшные заговорщики, вызывавшие такой страх и ужас. Как будто бы я имел некоторое представление о положении дел в Америке, но никогда прежде мне не приходилось слышать об этих страшных аболиционистах, - казалось, они внезапно выросли из земли.

Я навел справки и узнал, что совсем недавно в Новой Англии и в других местах возникли объединения, делегаты которых, в числе двенадцати человек, несколько времени назад съехались в Нью-Йорке, где и организовали всеамериканское общество. Основной принцип этого общества был следующий: держать людей в рабстве - несправедливость с политической точки зрения, преступление с социальной точки зрения и великий грех с точки зрения религии; лица, владеющие рабами, не имеют права считать себя ни честными демократами, ни честными гражданами, ни честными христианами; весь народ в целом и каждый человек в отдельности обязан немедленно покаяться и отказаться от совершения этого греха, этого преступления и подлого насилия над себе подобными.

Число этих "фанатиков", как принято было выражаться, быстро возрастало. К ним неожиданно присоединилось несколько богатых негоциантов и несколько красноречивых священников. Была собрана по подписке значительная сумма денег - сорок или пятьдесят тысяч долларов, - которая должна была способствовать распространению этих возмутительных идей. Деньги эти тратились на посылку в разные места агентов и миссионеров, а также на издание газет, защищающих это учение, а главным образом на печатание брошюр, которые беспощадно клеймили рабовладение и в ярких красках описывали тяжелое положение рабов и творимые над ними жестокости. Эти "вредоносные и оскорбительные" брошюры рассылались по почте во все концы страны и доставлялись даже в южные штаты.

Вот эти-то брошюры и вызвали такое смятение и ужас в южных штатах среди плантаторов, юристов, негоциантов и лиц духовного звания. И смятение и ужас эти пробудили столь горячий отклик и сочувствие на Севере, что там во имя уничтожения этих страшных мятежников и дерзких новаторов готовы были растоптать ногами все гарантии свобод, до сего дня считавшиеся священными и незыблемыми. Стало невозможным терпеть далее свободу печати и слова. По всей территории Соединенных Штатов Америки, когда дело касалось вопроса об отмене рабства, по общему мнению, не оставалось другого способа воздействия, как уличные беспорядки и расправы с "бунтовщиками" без суда.

Несколько сот мужчин и женщин - люди в большинстве своем никому до сих пор не известные, - организовав несколько публичных собраний и выпустив несколько памфлетов, умудрились перевернуть вверх дном всю страну.

Да, вряд ли даже Иоанн Креститель своим пророчеством о приближении царствия небесного сильнее напугал царя Ирода, книжников и фарисеев; и в наши дни, как в далекой древности, оказалось, что лучшим способом предотвращения опасности является резня и убийство невинных младенцев.

Точно так же, как встречаются горные ущелья, где произнесенное вполголоса слово, повторенное тысячекратным эхом, растет и ширится, подобно оглушительному грому, точно так же в известные исторические эпохи тысячи человеческих сердец одновременно и с равной горячностью отзываются на истину, как бы робко она ни была выражена. И тогда о великом значении этой истины можно судить по грому приветственных криков или по воплям возмущения и негодования, ярости и страха, которыми пытаются заглушить вещие слова.

Остановившись в Ричмонде, куда я попал по дороге на Юг, я заметил, что волна тревоги докатилась и сюда. Комитет бдительности, спешно организованный для борьбы с распространением мятежных изданий, с большим пылом уже приступил к делу. Добравшись до центра города, мы увидели на улице огромный костер, в котором догорали последние обрывки книг, подвергнутых осуждению и проклятию. Одна из приготовленных к сожжению книг представляла собой сборник - в него входили отрывки из речей, недавно произнесенных на депутатском собрании в Виргинии. В этих речах в самых ярких красках описывались страдания, причиняемые рабством.

Вопрос о том, что впредь ни одно подобное писание не будет опубликовано, был уже делом решенным.

В Ричмонде я достал лошадь и нанял слугу - это было необходимо, так как в Южной Виргинии не было никаких общественных средств передвижения; затем я поехал в Спринг-Медоу, место, где я родился.

Самой сложной оказалась необходимость отвечать на все вопросы, которые задавались мне в пути. Всякий путешественник, иностранец и притом никому не известный, вызывал недоверие. Я рассказывал поэтому, что много лет назад, путешествуя по стране, я познакомился с семьей владельцев Спринг-Медоу. Ведь я, в самом деле, состоял даже в "отдаленном родстве" с этой семьей.

По мере приближения к плантации я мог убедиться, что она находится в плачевном состоянии. Все свидетельствовало о разрухе и запустении, столь характерных для Виргинии. Мне показалось даже, что эти явления сейчас сказываются еще резче, чем прежде. Задумавшись, я медленно ехал по дороге; неожиданно мое внимание остановила лавчонка, расположенная у скрещения двух дорог. Это была лавчонка мистера Джимми Гордона и дом, где он жил. Отсюда до Спринг-Медоу оставалось миль шесть или семь.

Вечер был ясный и теплый. Какой-то пожилой человек мирно дремал, сидя на скамье перед домом. Это был сам Джимми Гордон.

Я заговорил с ним, назвав его по имени. Он поднялся, пригласил меня в дом и угостил рюмкой персиковой водки, но тут же извинился, сказав, что, к сожалению, никак не может припомнить моего имени.

Я назвался мистером Муром, добавив, что я англичанин, которому лет двадцать назад пришлось провести неделю или две в Спринг-Медоу. Я пояснил, что в те дни несколько раз заглядывал к нему в лавку.

Пробормотав в сомнении что-то сквозь зубы, Гордон заявил, что, разумеется, отлично все припоминает. Я заговорил с ним о владельцах плантации.

Джимми Гордон с грустью покачал головой,

- Разорились, - сказал он. - Да, сэр, окончательно разорились! Полковнику Муру на старости лет пришлось с несколькими рабами, которых ему удалось вырвать из когтей шерифа, отправиться в Алабаму. Больше мне ничего о нем слышать не приходилось. Плантация уже десять лет как брошена на произвол судьбы. В последний раз, заехав туда, я видел, что крыша дома почти обвалилась.