Василий Сиповский - Коронка в пиках до валета

— Русс… корош! Ууу! Уг-Глок-така любит русс, — и он ткнул себя пальцем в грудь — очевидно, отрекомендовался.

Уильдер сообщил, что все уладил — и собаки будут, и провизия, и вожаки будут даны надежные.

Он сообщил также, что гарнизон редута цел, но отправлен уже на шхуну, откуда всех отправят на остров Шарлотты, где уже собраны гарнизоны всех других русских фортов. С острова Шарлотты вероятно всех пленников отправят в Михайловский форт. Американцы признают, что уничтожение всех русских фортов, пограничных с американской территорией и пленение гарнизонов есть насилие, но что делать, — таков приказ, полученный из Нью-Йорка. Шхуна еще должно быть не ушла, — стоит в Кенайском заливе. На ней можно без труда добраться до острова Шарлотты. И только там можно договориться окончательно относительно тех вопросов, которые интересуют путников.

— Помог пиковый валет, — сказал со смехом Уильдер, потрясая в воздухе фатальной картой.

— Ах да, забыл предупредить, — добавил он, — американцев здесь нет!

Илья удивился:

— То есть, как это? — сказал он.

Уильдер засмеялся.

— Они-то собственно здесь, только я должен утверждать, что их нет. Они пребывают секретно. И представьте, капитана Вельса нет… ушел и не возвратился. Кажется, действительно, мы его кости хоронили!

Между тем вождь кенайцев оживленно беседовал с Зотовым. Тот угрюмо слушал его, потом прервал его слова:

— Вишь, он на праздник вас зовет. Игры вам в уважение устроить хочет.

Илья стал было отговариваться недосугом — боялся, что Елена и Вадим будут беспокоиться вследствие его долгого отсутствия, но Зотов мрачно сказал:

— А вы не спорьте с ними. В обиде будут. Худо бы не вышло. Я сбегаю в редут, чтоб не беспокоились.

Пришлось покориться.

И вот, по знаку вождя, его воины стали колотить палками в доски и что-то выкрикивать. Со всех сторон стала сбегаться молодежь. Начались состязания в беге, в прыжках, в метании копий, в стрельбе из лука.

Потом перешли в дом. Здесь началось представление: появились ряженые, одни в звериных шкурах и мордах, другие в виде каких-то чудовищ. Между обеими группами разыгрывалось что-то вроде сражения. Зрители били изо всех сил в доски, ревели что-то нескладными голосами, плясали вокруг актеров. А в круге страшные чудовища одерживали верх над зверями.

Потом гостей угощали какой-то кислой мутной дрянью. Из вежливости оба омочили губы. Потом женщины внесли на железных прутьях жареную оленину. Пожалуй, это был бы самый удачный номер праздника, если бы не тошнотворный воздух, который исходил от кенайцев, — он мешал есть, мутило!

Любезный Уг-Глок грязными руками выдрал у оленя оба глаза и на ладошке поднес это почетное кушание Уильдеру и Илье в знак особого уважения к почетным иностранцам.

Вечерело. Огромная красная луна уже поднялась над черными елями, когда Уильдер и Илья вернулись к своим. Их сопровождал в качестве вожатого молодой кенаец по имени Клош-Кварт, с живыми смышлеными глазами. Он знал немного по-русски, носил на шее медный крест и усиленно крестился при всяком удобном и неудобном случае, очевидно, желая доказать свою приверженность к православной церкви. По дороге он старательно занимал путников болтовней, мешая кенайские слова с русскими и английскими. Лукавый кенаец рассчитывал с обоих сорвать по хорошему подарку в виде цветных бус, стеклянных пуговиц и двух бутылок рома (он так и говорил: «два бутылка» и прибавлял для ясности: «ту боттль» и растопыривал два пальца).

Пока Уильдер и Илья занимались в стане врагов «пиковой дипломатией», Вадим и Яшка охотились в тайге, а Тимошка стерег Елену.

Яшка наткнулся в лесу на следы большого оленя, который, очевидно, отбился от стада и бежал, спасаясь от волков. Охотники пошли по свежим следам. Капли крови, видневшиеся на снегу, показывали, что олень уже отведал волчьих зубов. Местами снег был помят особенно сильно, — видно было, что здесь утомленный олень останавливался и отбивался от наседавших врагов. Здесь крови было больше… Чья она — оленья или волчья?

Чем дальше шли охотники, тем чаще встречались такие площадки.

— Устает старик, — сказал Яшка.

Попался им и волк с распоротым животом. Еще живой… издыхал. К нему уже подкрадывалась лисица, да испугалась охотников — юркнула в кусты. По следам бегущего оленя и преследующих его волков Яшка читал, как по книге. Он и число волков определил, и степень усталости оленя.

— Упал, сердечный! — воскликнул он, показывая на одно место в снегу. — Ишь, накинулись! Крови-то! В горло вцепились, — пояснял Яшка, захваченный интересом к этой кровавой лесной драме, которую он не видел, но которую он живо себе представлял.

Путь сделался красным от обилия текущей крови.

След оленя слабел и сбивался.

— Стой, легче! Сейчас увидим. Ссс! — зашипел Яшка и замер. Он весь ушел в слух. Вадим тоже. Услышали, как будто какое-то урчание, хрипение…

— О, слышь? — шепнул Яшка, — кость хрустнула! Жрут! Вперед!

В кустах они увидели лежащего оленя. Он уже не сопротивлялся, в его глазах догорала жизнь… Четыре волка рвали его горло. Их голов не было видно, — по шею въелись в кровавое мясо. Так занялись делом, что не учуяли подошедших людей. Охотники двоих убили в упор, — два других убежали. Морды их были страшны — до шеи покрыты были дымящейся кровью. Они бежали, оглядывались и злобно рычали.

— Богатый бычок, — сказал Яшка, рассматривая лежащую тушу оленя. — Только горло и порвали, — и Яшка принялся свежевать оленя.

На следующий день вождь кенайцев Уг-Глок с несколькими, и очевидно, с самыми важными персонами, явился в редут с ответным визитом. Увидев разорение редута, он постарался выразить на своей размалеванной роже совершенное удивление и даже негодование:

— Ай-ай! ой-ой! — повторял он, потрясая орлиными перьями, торчащими на его маковке.

Затем в длинной несвязной речи он высказал предположение, что все это безобразие — дело рук аглемютов (название племени) и американских людей (о них он говорил шепотом и озирался).

Кормить его было нечем, и потому его только поили (против чего он не возражал) и задарили его бусами, блестящими пуговицами и медными бляшками.

По-видимому, все это его очень устроило. В результате он здорово напился, растерял всю свою важность, еле стоял на ногах и все клянчил. Вдруг он вспомнил, что он — православный, вытащил из-за пазухи какого-то божка поставил его у стенки, помазал ему ромом башку и, став перед ним на колени, стал креститься и отбивать земные поклоны.

— Фенимора Купера вспоминаете? — спросил насмешливо Уильдер, обращаясь к Илье, который задумчиво смотрел на жалкого дикаря.

Грозные перья на его голове растрепались и съехали набок. Краска на физиономии слиняла и потекла.