Василий Сиповский - Коронка в пиках до валета

Насилу его выпроводили. Ушел со свитой и долго в тихом морозном воздухе раздавался его дикий рев, — пел какую-то песню.

Тимошка, Яшка и Зотов решительно отказались идти с Ильей. Часть собак и, главное, Волчка, Тимошка оставил себе.

— Чтоб я да Волчка вам отдал! Да ни за какие деньги! — ворчал он.

Илья щедро заплатил всем троим за услуги, и все они как-то неожиданно исчезли. Все время были на глазах, помогали укладывать в сани провизию, подавали советы, что прикупить у кенайцев, сколько платить, как от бурана защищаться. Яшка дурил и зубоскалил… И вдруг исчезли, — только след от их саней показывал, что направились к реке, к спрятанным байдарам.

Главой экспедиции теперь сделался Уильдер, — ведь у него в бумажнике лежал «пиковый валет», приобретавший все больше силы по мере приближения к американским пределам.

Утром в день отъезда в редут пришли два кенайца — знакомый уже всем веселый и лукавый Клош-Кварт и мрачный Коскуш. Они привели с собой две упряжки собак, пару саней и доставили запас вяленой лососины для собак и оленины — для путешественников.

Утро было ясное, морозное. Снег скрипел под полозьями саней. Собаки бойко бежали, помахивая пушистыми хвостами. Впереди на лыжах бежали два кенайца, прокладывая тропу в рассыпчатом снегу. Легкая снежная пыль вилась за санями, искрясь на солнце.

Синее безоблачное небо опрокинутой чашей висело над головами путешественников. Перед ними расстилалась бесконечная снежная пустыня. Куда только хватал глаз — везде, на сотни верст была эта пустыня. С левой стороны тянулся невысокий горный кряж, ровный, как срезанный под линейку. Словно вал крепостной. Да еще местами из-под снега торчали кусты маленьких чахлых елей.

Самый тяжелый труд выпал на долю кенайцев. Сухой снег был глубок, и они со своими лыжами часто проваливались по колени и глубже. Приходилось искусно вытаскивать завязшие ноги: доставали сперва одну ногу кверху, держа ее прямо, затем надо было осторожно продвинуть ее вперед, не уклоняясь в сторону. Продвинув вперед одну ногу, таким же порядком вытаскивали вторую. Только большая опытность кенайцев помогла им выбраться быстро из таких снежных ям и переправлять груженые сани.

Остальные путники бежали около саней, стараясь держать собак и сани на одной тропе. Иногда канат, которым собаки тянули сани, попадал под ноги лыжникам, и тогда они сбивались с пути и сбивали собак и сани. Приходилось останавливаться и направлять сани и собак на тропу. Каждый лыжник держал в правой руке шест, которым подгонял собак, и эта рука все время была в работе, другая, левая, бездействовала и потому в ней останавливалось кровообращение, она немела и мерзла. Резкий сухой ветер бил в лицо и резал щеки и носы.

То бежали, то шли гуськом друг за другом. На морозном воздухе, да еще против ветра, говорить было трудно, — захватывало дыхание, мерзли легкие… Только скрип саней, покрикивания кенайцев, да иногда чей-нибудь кашель нарушали безмолвие этой снежной пустыни. Ни голоса животных, ни крика птиц! В ледяном застывшем воздухе не было жизни. Казалось, сном смерти спала тундра, плотно закутанная в снежный саван.

Только изредка следы зайца, или лисицы, или волка пересекали дорогу. И это были редкие знаки того, что здесь таится еще какая-то сокровенная жизнь.

Кенайцы торопились, и этот темп движения скоро оказался не под силу нашим путникам. Сгоряча в первый день пути они не почувствовали всей тяжести такого спешного продвижения. Было даже как-то радостно и легко разрезать на бегу морозный сухой воздух.

Но когда на снежную пустыню спустились сумерки, когда синее небо и голубой снег вдруг стали сереть и тускнеть, когда остановились на ночевку — вдруг сказалось утомление. Непонятная жуть охватила путников. Особенно теперь ощутилась ими тишина пустыни, неподвижность жизни. Странно было говорить и страшно было слушать свой голос, — он здесь звучал, как чужой.

По темному небу вдруг стали бродить какие-то бледно-зеленые лучи.

— Ишь, сполохи заиграли, — сказал Федосеев.

— Северное сияние, — пояснил Илья Елене.

Зеленые лучи играли с розовыми, — то сливались, то расходились. Потом нежные тона этих лучей стали густеть, и снопы красного, зеленого, желтого, синего цвета вдруг захватили все небо от одного края до другого. Снег загорелся всеми цветами радуги.

С восторгом смотрели путники на эту фантастическую игру световых эффектов. Одни кенайцы да Федосеев были равнодушны.

Растянули парусину наискось и развели костер. На снег наложили еловых ветвей и заснули мертвым сном. Огонь поддерживали по очереди. Илья с Коскушем сторожили первые. Илья встал и сделал несколько шагов от костра. Какая тишина и какая мгла! Но, когда он посмотрел вверх, ему показалось, что звезды поднялись куда-то высоко-высоко: над тропиками они висели над самой головой, — здесь же они ушли куда-то вверх. И здесь они были яркие, искрились и переливались всеми цветами радуги.

И вдруг одна сорвалась и яркой кометой понеслась по небу. Илья почему-то вздрогнул, быстро оглянулся назад и подумал почему-то об Елене. У костра сидел мрачный Коскуш, и огонь костра дрожал на его сумрачном лице. Его глаза горели, отражая огонь костра. Неприятно стало Илье. Он подошел к Елене, закутанной в меха, осторожно поднял мех с ее лица и услышал, как она что-то говорила сквозь сон, а одинокая слеза катилась по ее щеке. Сердце сжалось у Ильи от предчувствия чего-то жуткого и неизбежного. Он стоял тоскливый и неподвижный и смотрел на жену. Какая-то непонятная, смутная тревога вдруг овладела им. Он быстро обернулся и поймал на себе немигающий, неподвижный взгляд мрачного Коскуша.

От этого взгляда Илью всего передернуло.

Вадим сменил его, а Коскуша — Клош-Кварт. Но Илья заснуть не мог. Он смотрел на Елену, и его ухо ловило обрывки ее беспокойного бреда. А мысли, одна тревожнее другой, кружились в его утомленном мозгу. Потом он увидел, как Клош-Кварт разбудил Коскуша и показал ему на горный кряж. Вадим тоже посмотрел туда. Илья спросил, в чем дело. Клош-Кварт ответил неохотно:

— Моя не знай… Огня был… огня не был.

Илья поднялся и подошел к Вадиму. Но как они оба не смотрели в том направлении, которое указано было кенайцем, никакого признака огня там не увидели.

Илья прилег и забылся.

Утром вставали с трудом. У всех тело было совершенно разбито после первого же дня пути. Ноги болели отчаянно, появились раны от лыж.

Бодрее мужчин была Елена. Хотя она и была измучена, но бодрость духа не покидала ее. Она даже пробовала шутить.

Видя ее улыбку, веселый кенаец Клош-Кварт решился поддержать ее хорошее настроение, — он подошел к ней, фамильярно похлопал ее по плечу и, лукаво подмигивая, сказал: