Лесли Хартли - По найму

— Я решила поехать в Кентербери, — повторила она на сей раз с большей, как ей показалось, непринужденностью, — потому что муж очень любил старинную архитектуру, особенно соборы. Друзья иногда шутили, что ему следовало стать монахом — я страшно на них за это сердилась. Да, конечно, ему не надо было приобретать профессию, чтобы зарабатывать на жизнь, но, если б не здоровье, он скорее всего стал бы архитектором. Увы, болезнь заставила его отказаться от многого. Постепенно ему становились недоступными все его любимые занятия, то, без чего он не мыслил существования, — он обожал путешествовать, но и это в конце концов тоже стало ему не по силам. В свое время мы побывали во Франции, осматривали старинные соборы, часто путешествовали по английским церквам. Муж много рассказывал мне о церковной архитектуре, хотел передать мне свое увлечение, но у него ничего не вышло.

— Еще бы, — отозвался Ледбиттер. — Молодым леди это скучно, им подавай ночные клубы, званые коктейли... — И, не успев закрыть рот, понял, что сказал лишнее.

— Пожалуй, вы правы, — сказала леди Франклин и покраснела. — В каком-то смысле я ревновала его к соборам. Мне очень хотелось, чтобы у нас были общие интересы, но в то же время в глубине души я этому противилась. Мне казалось, что я обязательно должна сохранить независимость, не поддаваться влиянию его семьи — в обществе она занимала гораздо более высокое положение, чем моя. Я боялась полностью в ней раствориться... Я пыталась... как бы это выразить... обороняться, что ли?

— От родственников, по-моему, радости что от колотья в боку, — заметил Ледбиттер. — Я, например, всегда старался поменьше с ними общаться.

— У меня так не получалось, — отозвалась леди Франклин. — Я не могу пожаловаться на то, что в семье мужа ко мне плохо относились, — напротив, порой я просто задыхалась от их внимания. Но им очень хотелось переделать меня по своему образу и подобию. У них был свой особый уклад, и они очень надеялись, что я впишусь в него. Они говорили на специальном языке, семейном диалекте, который я так и не смогла выучить. И на мир они смотрели только со своей колокольни, не допуская иных точек зрения. Временами, признаюсь, я огрызалась — и на Филиппа тоже, потому что в его голосе мне слышались их интонации. Я начинала бунтовать. Но он был бесконечно терпелив — впрочем, как и все они, и старался ничего мне не навязывать. Может быть, напрасно. Я хотела, чтоб у нас были общие интересы, но мне не давал покоя этот самый бесенок независимости, то и дело нашептывавший мне, что нельзя поддаваться, что стоит уступить хоть чуть-чуть и мне не видать свободы и самостоятельности.

— Скорее всего, так оно и было бы, — поддакнул Ледбиттер. Он вдруг отчетливо увидел, как воинственные Франклины разворачивают свои боевые порядки на одном из холмов, что мелькали за окном машины. — Таким только палец протяни — живо всю руку оттяпают. Вы и оглянуться не успели бы, как в вас не осталось бы ничего своего!

— Даже и не знаю, — отозвалась леди Франклин, — насколько мне удалось сохранить это самое «свое». Тогда мне казалось, что они слишком уж суетятся вокруг Филиппа. Как же я ошибалась... Потом он умер, и они... В общем, они были мной недовольны. Все это очень грустно. Теперь мы с ними встречаемся крайне редко — к обоюдному, надо сказать, удовлетворению.

— Что ж, как говорится, нет худа без добра, — вставил Ледбиттер, убедившись, что леди Франклин не может похвастаться сильными союзниками.

— Пожалуй. Только порой очень хочется, чтобы меня окружали не только адвокаты и поверенные и чтобы молчание вокруг не было столь почтительным. Впрочем, во всем этом виновата я сама. Я была единственным ребенком в семье. Отец умер вскоре после моего замужества, а мать...

Как и многие люди труда, Ледбиттер не любил совать нос в чужие дела. Но на сей раз им вдруг овладело любопытство:

— Я вас слушаю, миледи.

— Теперь мы с ней больше не видимся.

Снова затуманенный взгляд, снова выпяченная нижняя губа, снова полная отрешенность. Вскоре, однако, леди Франклин, сделав над собой усилие, стряхнула оцепенение и проговорила:

— Вот потому-то, собственно, у меня и возникла мысль совершить паломничество в Кентербери — не покаяния ради, нет, нет, просто мне показалось, что мужу это было бы приятно, а я — пусть с опозданием, пусть ненадолго — смогла бы сделать то, что не сумела в свое время — найти с ним общий язык.

Пепельно-серые башни собора, возвышавшиеся над городскими строениями, были заметны еще на дальних подступах, но при въезде в Кентербери пропали из поля зрения. В результате Ледбиттер не заметил узкую улочку, которая вела к собору, и, проехав чуть не через весь город, вынужден был разворачиваться и ехать обратно. Этот промах его сильно раздосадовал, а когда он подрулил к стоянке, еще одно пустяковое происшествие чуть не вывело его из себя. Перед их машиной возник пожилой человек и стал делать Ледбиттеру знаки, призывая его проехать чуть-чуть вперед. «Если вы поставите машину вон там, вам потом будет удобнее выбираться», — пояснил он, сияя добродушной улыбкой. Ледбиттер не сказал ни слова и с места не тронулся. Леди Франклин увидела, как с лица советчика вдруг сползла улыбка, уступив место выражению испуганного замешательства. Покосившись на Ледбиттера, она поняла, в чем дело: этот пристальный взгляд испугал бы многих.

Она миролюбиво заметила:

— Он ведь хотел помочь.

— Будем считать, что так оно и было, миледи, — отрезал Ледбиттер, — но помощь хороша, когда в ней есть необходимость.

Улыбка, с которой он произнес эти слова, напомнила леди Франклин известный стишок о леди и тигре. На какое-то мгновение ей стало страшно — чувство, которого она в своем комфортабельном существовании не испытывала уже давно. Когда Ледбиттер открывал перед ней дверцу, она спросила:

— Может, вы хотите посмотреть собор?

— Благодарю вас, миледи, но я его уже видел, — последовал быстрый ответ.

— Ну хорошо, — сказала леди Франклин, взглянув на свои наручные часики, украшенные бриллиантами, — я вернусь к половине второго.

«Господи, какой странный человек, — размышляла леди Франклин, поднимаясь по ступенькам к нарядной паперти, украшенной двойным рядом скульптур. — Не очень-то он разговорчив. Нечего сказать, удачный выбор для моего эксперимента! Но все-таки после нашего разговора у меня стало легче на душе. Бедняга, он не знал, как от меня отвязаться. Представляю, до чего я ему надоела. Но мне нужен именно посторонний человек — так учил мой знакомый. Близкие люди тут не помогут. «Надо найти кого-то из другого мира, — говорил он, — пусть это будет официант, портье, таксист. Хватайте его, отрезайте пути к отступлению, будьте Старым Мореходом [2] Герой-рассказчик поэмы английского поэта С. Кольриджа «Сказание о Старом Мореходе» (1798). , рассказывайте о себе, не давайте ему опомниться. Пусть выслушает все с начала до конца, а вы следите за его реакцией. Если он сочтет вас идиоткой — не беда. Если он назовет вас идиоткой — еще лучше!» Этот человек — кстати, я забыла, как его зовут, — вряд ли станет грубить: он, похоже, слишком дорожит работой. Хотя у него, наверное, так и чесался язык хорошенько меня обругать. Как стыдно приставать к людям! Раньше я не была такой занудой.