Теодор Фонтане - Эффи Брист

– Жаркое место вы себе выбрали, – проронила Эффи. – Слишком жаркое. Здесь можно получить солнечный удар.

– И хорошо бы.

– То есть как?

– Тогда меня не станет на свете.

– Мне кажется, нельзя так говорить даже при несчастье, даже когда умирает кто-нибудь дорогой. Вы ее, наверно, очень любили?

– Я? Ее? Избави боже!

– Но ведь вы так грустны. В чем-то должна быть причина.

– Есть и причина, госпожа.

– Вы знаете меня?

– Да! Вы супруга господина ландрата. Мы со старухой часто о вас говорили. Перед самым концом она уже не могла, ей не хватало воздуха, что-то давило ее внутри, вероятно, вода. Но пока силы не сдали, она тараторила без умолку. Настоящая была берлинка...

– Славная женщина?

– Нет. Если бы я так сказала, я бы солгала. Но она лежит здесь, а о мертвых плохо не говорят, зачем нарушать их покой! Как бы не так, получит она у меня покой! Она была никуда не годной, сварливой и скупой женщиной и обо мне никогда не заботилась. А родственники, что приехали вчера из Берлина... грызлись друг с другом до поздней ночи. Эти тоже никуда не годятся, никуда не годятся. Ужасный народ, жадный, алчный и жестокосердный. Уплатить они мне уплатили, а как грубо, неприветливо и со всякими там оговорками, да и то лишь потому, что обязаны были заплатить и до конца квартала оставалось всего шесть дней. Иначе я ничего бы не получила, или только половину, или даже четверть. Ничего не добавили сами, по доброй воле. И дали-то всего одну рваную бумажку в пять марок, только добраться до Берлина, и то в четвертом классе, где придется сидеть на собственном чемодане. Никуда я не поеду, буду сидеть здесь и ждать смерти... Боже! Я надеялась, что у старухи нашла наконец спокойную работу. И вот я ни с чем, и опять придется бродить по свету. К тому нее я католичка. Как мне все надоело! Лучше бы мне лежать на месте старухи, а ей бы остаться вместо меня... Она с удовольствием пожила бы еще, такие зловредные люди всегда любят жить.

Тем временем Ролло, сопровождавший Эффи, уселся перед женщиной и, высунув язык, стал рассматривать ее. Когда она замолчала, он поднялся, подошел к ней и положил голову на колени.

Женщина мгновенно преобразилась.

– Боже! Как много это для меня значит! Это единственное существо, которое переносит меня, которое дружелюбно смотрит на меня, кладет свою голову мне на колени! Боже, давно я не видела такой ласки. Ну, мой славный, как зовут тебя? Ты ведь замечательный пес!

– Ролло, – сказала Эффи.

– Ролло, это странное имя. Но имя ни о чем не говорит. У меня тоже странная фамилия, то есть имя. Другого я не имею.

– Как же вас зовут?

– Меня зовут Розвита.

– Да, имя редкое, это ведь...

– Совершенно верно, госпожа, это католическое имя. Я же католичка. Из Эйхсфельда. А католику всегда труднее и горше на свете. Многие не любят католиков, потому что они так часто ходят в церковь. «Вы исповедуетесь, а в главных грехах не признаетесь». Боже, как часто я это слышала, сперва, когда была в прислугах в Гибихенштейне, а затем в Берлине. Но я плохая католичка, совсем забросила свою религию, и, может быть, именно поэтому мне живется так плохо. Да! Нельзя забывать свою веру, нужно все делать, как полагается.

– Розвита, – повторила Эффи и села рядом с женщиной на скамейку, – и что вы думаете делать?

– Ах, госпожа, что мне делать? Ничего-то у меня нет. Собираюсь остаться здесь и ждать смерти. Это было бы самое лучшее для меня. И тогда людям останется думать, что я любила старуху, как верный пес, не хотела уходить с ее могилы, там и умерла. Но это неверно, ради такой старухи не умирают. Я хочу умереть только потому, что не могу больше жить.

– Позвольте спросить вас, Розвита, любите вы детей? Ухаживали вы когда-нибудь за маленькими детьми?

– Конечно, ухаживала. Самое милое дело, как раз по мне. За такой старой берлинкой – бог да простит мне мой грех, ведь она уже умерла, стоит перед престолом господа и может на меня пожаловаться – да, за такой старухой, как она, просто омерзительно ухаживать, от этого тошнит... а маленькое дорогое существо, этакая куколка, так и смотрит на тебя своими глазенками, какая прелесть, сердце радуется. В Галле я была мамкой у госпожи директорши, а в Гибихенштейне, куда потом переехала, я выкормила из бутылочки близнецов. Да, уж это дело я знаю как свои пять пальцев.

– Тогда вот что, Розвита. Сразу видно, что вы добрая, честная женщина, немножко прямолинейны, ну да ничего, среди таких и попадаются настоящие люди. Я сразу почувствовала к вам доверие. Хотите пойти ко мне? У меня такое ощущение, словно вас послал сам гос – подь бог. Я ожидаю ребенка, благослови меня господи. И когда ребенок появится, за ним нужно будет ухаживать, присматривать, а там и подкармливать. Никогда не знаешь, что будет, хотя рассчитываешь на лучшее. Так вы согласны? Думаю, что не ошибусь в вас.

Розвита вскочила, схватила руку молодой женщины и порывисто поцеловала.

– Ах, видно, есть бог на небесах! И когда нужда горше всего, ближе всего и помощь. Вот увидите, госпожа, все уладится, я порядочная женщина, у меня хорошие рекомендации. Вы сами увидите, когда я их принесу. В первый же день, когда я увидела госпожу, я подумала: «Хорошо бы получить такое место!» И вот оно мое! О боже! О пресвятая дева Мария! Кто бы мог такое подумать, когда схоронили старуху и ее родственники удалились, оставив меня здесь одну.

– Да, в жизни много неожиданностей, Розвита, и они порой ведут к лучшему. Ну, пойдемте. Ролло уже-полон нетерпения и стремится за ворота.

Розвита тут же привела себя в порядок, но прежде чем уйти, еще раз подошла к могиле, пошевелила губами и перекрестилась. Потом обе женщины пошли по тенистой дорожке вниз, к воротам кладбища.

По ту сторону ворот виднелось огороженное место, где сверкал на солнце белый камень. Но теперь Эффи чувствовала себя спокойнее. Еще некоторое время дорога шла между дюнами до мельницы Утпателя, к опушке леса. Потом Эффи свернула налево и по аллее, которую прозвали «Рипербан» [51], направилась вместе с Розвитой к дому ландрата.

Не минуло и четверти часа, как они уже были у дома. Когда обе вошли в прохладную переднюю, Розвита поразилась при виде висевших там удивительных вещей, но Эффи не дала ей рассмотреть их как следует.

– Пройдите, Розвита, – сказала она. – Вот комната, в которой мы будем спать. А я сейчас сбегаю к мужу, в управление – это большое здание рядом с тем домиком, в котором вы жили, – и сообщу ему о своем желании взять вас для ухода за ребенком. Конечно, он не будет возражать, но спросить его о согласии я все же должна, А когда я его получу, мы выселим мужа, и вы будете спать со мной в алькове. Я думаю, что мы с вами уживемся.

Узнав, в чем дело, Инштеттен скороговоркой и мягко