Габриэле д'Аннунцио - Перевозчик

Пенти было уже совсем близко. Показались первые домишки, обсаженные подсолнечниками. У одного порога расселась чудовищно толстая женщина с детской головенкой над мощным туловищем, кроткими глазами, ровными белыми зубами и ясной улыбкой.

— Куда это вы, синьора? — спросила женщина с простодушным любопытством.

Донна Лаура подошла ближе. Лицо у нее покраснело, дыхание стало прерывистым. Силы оставляли ее.

— Боже мой! О боже мой! — простонала она, сжимая ладонями виски. — О боже мой!

— Отдохните, синьора, — сказала женщина, гостеприимно предлагая ей войти.

Домик был низкий и темный, в нем стоял тот особый запах, который всегда бывает в помещениях, где скученно живут много людей. Трое или четверо голых ребят с животами тоже раздутыми, словно от водянки, ползали по полу на четвереньках, что-то бормоча и инстинктивно таща в рот все попадавшееся им под руку.

Донна Лаура сидела и собиралась с силами, а толстуха беспрерывно болтала, держа на руках пятого ребенка: лицо его было все в темных струпьях, но среди них сияли большие глаза, синие, чистые, как два чудесных цветка.

Донна Лаура спросила:

— Где дом Луки Марино?

Хозяйка указала на красноватый домик в конце деревни, у самой реки, окруженный высокими тополями, словно колоннадой.

— Вот он. А что вам там нужно?

Старая дама подалась вперед, чтобы взглянуть на дом.

Глазам ее было больно от яркого солнца, и она беспрерывно моргала, но все же несколько минут смотрела, не меняя положения, не отвечая ни слова, едва переводя дыхание от наплыва материнских чувств. В этом-то доме и живет ее сын! И внезапно ей привиделась далекая комната, деревня в Провансе, люди, предметы; все это предстало перед нею, словно озаренное вспышкой молнии, отчетливо и резко. Она снова опустилась на стул, безмолвная, растерянная, в каком-то физическом отупении, может быть просто от зноя и света. В ушах у нее все время стоял звон. Хозяйка спросила:

— Вы хотите переправиться на тот берег?

Донна Лаура неопределенно качнула головой, одурманенная вихрем красных кругов, возникавших на сетчатке ее глаз.

— Лука Марино перевозит людей и скот с одного берега на другой. У него есть лодка и паром, — продолжала хозяйка. — А если хочешь вброд, надо идти до Прецци. Он уже тридцать лет перевозчиком! Ему-то уж можно довериться, синьора.

Донна Лаура слушала, с трудом стараясь сосредоточиться. Но, получив такие сведения о сыне, она растерялась, она не могла ничего понять.

— Лука не здешний, — продолжала толстуха, увлеченная своей врожденной болтливостью. — Его воспитали Марино, у них не было своих детей. А какой-то господин, тоже не здешний, дал приданое его жене. Теперь он хорошо живет. Работает. Есть у него, правда, один недостаток — выпивает.

Женщина говорила и это и еще другое совершенно просто, — в том, что Лука неизвестно чей сын, она не усматривала ничего дурного.

— Прощайте, прощайте, — сказала наконец донна Лаура: ей показалось, что сил у нее прибавилось. — Спасибо, добрая женщина.

Она сунула одному из ребят монету и вышла на свет.

— Вон по той дорожке! — крикнула за ее спиной хозяйка, указывая направление.

Донна Лаура пошла по дорожке. Вокруг царило безмолвие и в тишине этой беспрерывно трещали цикады. Из сухой земли выступали местами группы искривленных суковатых масличных деревьев. Слева сверкала река.

— Э-эй, Ла-Мартина-а-а! — раздался вдали, на реке, чей-то зов.

Этот неожиданный звук человеческого голоса заставил старуху вздрогнуть всем телом. Она посмотрела вдаль. По реке плыла лодка, еле заметная сквозь лучистую дымку, за ней, еще дальше белел парус другой лодки. В первой виднелись какие-то животные, может быть — лошади.

— Э-эй, Ла-Мартина-а-а! — снова позвал тот же голос.

Расстояние между барками уменьшалось. На этом месте была мель, где лодочникам приходилось туго, когда они шли с тяжелым грузом.

Остановившись под маслиной и прислонившись к ее стволу, донна Лаура следила взглядом за всем происходящим. Сердце у нее билось так сильно, что ей казалось — удары его отдаются далеко по всей округе. Шелест ветвей, пение цикад, сверкание струй — все это вызывало в ней смятение, смешивалось в ее сознании каким-то безумным хаосом. Медленный прилив крови к мозгу под воздействием солнечных лучей придавал всему окружающему розоватую окраску, все начинало кружиться перед ее глазами.

Дойдя до излучины, обе лодки скрылись из виду. Тогда донна Лаура снова двинулась в путь, пошатываясь как пьяная. Вскоре она увидела несколько домиков, словно сбившихся в кучку в огражденном месте вроде двора. В одном углу, спасаясь от полуденного солнца, спали человек шесть-семь нищих: сквозь лохмотья виднелись их воспаленные тела в пятнах от накожных болезней; их обезображенные лица скованы были сном тяжелым, как у скота. Одни спали ничком, уткнув лицо в сплетенные кольцом руки, другие лежали на спине, с раскинутыми руками, в позе распятого Христа. Туча мух, жужжа, кружилась над этими жалкими телами, густо и деловито, словно над навозной кучей. Из-за притворенных дверей доносился стук ткацких станков.

Донна Лаура прошла через площадку перед домиками. От звука ее шагов один из нищих проснулся, приподнялся на локте и, даже не открывая глаз, машинально пробормотал:

— Подайте милостыню, ради Христа!

Тут проснулись и поднялись все другие нищие:

— Подайте, ради Христа!

— Подайте, ради Христа!

Вся эта толпа оборванцев поплелась за донной Лаурой, прося милостыню и протягивая руки. Один был калека и двигался вприпрыжку, словно раненая обезьяна. Другой полз на ягодицах, подталкиваясь руками, как саранча подталкивается на лапках, — вся нижняя половина тела у него была парализована. У третьего был огромный зоб, лиловатый, весь в морщинах, который при каждом его движении колыхался, как подгрудок у вола; у четвертого рука была скручена, как толстый корень.

— Подайте во имя божье!

У них были самые разные голоса — то глухие и хриплые, то резкие, высокие, как у скопцов. Они повторяли все одни и те же слова, на один и тот же унылый лад:

— Подайте во имя божье!

Донна Лаура, за которой неотступно тащились эти страшные люди, почувствовала инстинктивное стремление убежать, спастись от них. Ею овладел слепой страх. Она бы закричала, если бы горло ее могло издать хоть один звук. Нищие обступили ее со всех сторон, протягивая к ней руки, трогали за плечи. Все они требовали милостыни.

Старая дама на ходу пошарила у себя в кармане, нашла несколько монет, бросила их на землю. Нищие остановились, жадно набросились на деньги и затеяли драку, катаясь по земле, колотя и пиная друг друга. Раздались ругательства.

Трое, оставшиеся с пустыми руками, снова пустились преследовать старуху, раздраженно крича: