Эдит Уортон - Избранное

Кто-то коснулся его плеча, и он увидел, что миссис ван дер Лайден в черном бархатном платье и в фамильных брильянтах смотрит на него с высоты своего величия.

— Как любезно с вашей стороны, милый Ньюленд, что вы так самоотверженно посвятили столько времени мадам Оленской. Я сказала вашему дяде Генри, что ему давно пора прийти вам на помощь.

Он почувствовал, что улыбается ей неопределенной улыбкой, и она, словно снисходя к его природной застенчивости, добавила:

— Я никогда не видела Мэй более очаровательной. Герцог считает ее самой красивой из присутствующих здесь девушек.

Графиня Оленская сказала: «после пяти», и в половине шестого Ньюленд Арчер позвонил в дверь облупившегося оштукатуренного дома с ветхим чугунным балконом, густо обвитым огромной глицинией, который она наняла у скиталицы Медоры в дальнем конце Западной 23-й улицы.

Более странное место для жилья поистине трудно было сыскать. Ближайшими ее соседями были дешевые портнихи, изготовители птичьих чучел, «люди, которые пишут», а еще дальше вниз по неопрятной улице в конце замощенной дорожки Арчер увидел обветшалый деревянный дом, в котором жил писатель и журналист по имени Уинсетт, с которым он иногда встречался. Уинсетт никого к себе не приглашал, но как-то раз во время ночной прогулки он показал свой дом Арчеру, и тот с содроганием спросил себя, неужели и в других столицах представители изящных искусств ютятся в таких же жалких лачугах.

Жилище госпожи Оленской отличалось от этого дома лишь свежеокрашенными оконными рамами, и, рассматривая его скромный фасад, Арчер сказал себе, что польский граф, очевидно, лишил жену не только ее иллюзий, но и ее состояния.

Молодой человек провел очень неприятный день. После ленча у Велландов он надеялся увести Мэй на прогулку в парк. Он хотел побыть с нею наедине, сказать ей, как очаровательна она была накануне вечером, как он ею гордился, и уговорить ее ускорить бракосочетание. Но Миссис Велланд решительно напомнила ему, что они не нанесли еще и половины родственных визитов, а когда он намекнул, что не мешало бы поскорее сыграть свадьбу, укоризненно подняла брови и со вздохом промолвила:

— По двенадцать дюжин всех вещей… с ручной вышивкой…

Втиснувшись в семейное ландо, они ездили от одних родственных дверей к другим, и, когда дневной круг был наконец завершен, Арчер покинул свою невесту с ощущением, будто его выставляют напоказ, словно дикого зверя, которого ловко заманили в капкан. Возможно, чтение трудов по антропологии навеяло ему столь грубое понятие об этом всего лишь простом и естественном проявлении родственных чувств, подумал он, но, когда он вспомнил, что Велланды не собираются устраивать свадьбу раньше будущей осени, и представил себе свою жизнь до этого времени, его охватило глубокое уныние.

— Завтра, — сказала ему миссис Велланд, — завтра мы поедем к Джексонам и Далласам, — и тут он понял, что она намерена посетить всех родственников в алфавитном порядке — а ведь они не добрались еще даже до конца первой четверти алфавита.

Он хотел рассказать Мэй о просьбе — вернее, о приказании — графини Оленской посетить ее в этот вечер, но в те короткие мгновенья, когда они оставались наедине, у него находились более животрепещущие темы для разговора. Кроме того, едва ли стоит вообще об этом упоминать. Мэй хотела, чтобы он был любезен с ее кузиной, и разве не это ее желание ускорило оглашение их помолвки? Мысль о том, что, если бы не приезд графини, он был бы сейчас если и не совсем свободным, то, во всяком случае, еще не столь окончательно связанным, вызвала у него какое-то странное ощущение. Но Мэй этого пожелала, и он почувствовал, что с него в какой-то мере снята дальнейшая ответственность, а раз так, то, если ему вздумается, он волен без ведома Мэй посетить ее кузину.

Из всех чувств, какие он испытывал, стоя на пороге дома госпожи Оленской, наиболее сильным было любопытство. Его озадачил тон, каким она его пригласила, и он заключил, что она не так проста, как кажется.

Дверь отворила смуглая, похожая на иностранку пышногрудая горничная с ярким платком на плечах, которая, как ему показалось, была скорее всего сицилианкой. Она улыбнулась ему широкой белозубой улыбкой, в ответ на все вопросы непонимающе помотала головой и через узкий коридор провела его в тесную, низкую, освещенную огнем камина гостиную. Комната была пуста, и служанка надолго оставила его одного, предоставив гадать, отправилась ли она разыскивать свою госпожу или просто не поняла, зачем он сюда явился, и подумала, что, быть может, он пришел завести часы — единственные часы, которые он здесь обнаружил, и в самом деле стояли. Ему было известно, что жители южных стран объясняются друг с другом языком пантомимы, и поэтому его обескуражила полнейшая невразумительность ее улыбок и ужимок. Наконец она воротилась с лампой, и Арчер, который тем временем, пользуясь стихами Данте и Петрарки, составил какую-то фразу, получил ответ: «La signora è fuori; ma verrá subito», который он понял так: «Она ушла, но вы скоро увидите».

Пока что в тусклом свете лампы он увидел прелестную полутемную комнату, не похожую ни на одну из виденных им доселе комнат. Он знал, что графиня Оленская привезла с собою кое-что из своих вещей — обломки кораблекрушения, как она их называла, — очевидно, это были несколько столиков темного дерева, изящная бронзовая греческая статуэтка и прибитая к выцветшим обоям драпировка из красного камчатного полотна, на которой висели две, по-видимому, итальянские картины в старинных рамах.

Ньюленд Арчер гордился своим знанием итальянского искусства. Его юность прошла под знаком Рескина, [67] …под знаком Рескина… — см. примеч. 34. читал он и все новейшие труды [68] …читал он и все новейшие труды… — В приведенном ниже списке книг, прочитанных Арчером, Уортон допускает анахронизм. Хотя действие романа, судя по многочисленным указаниям в тексте, следует датировать 1875 годом (не ранее 1674-го, не позднее 1876-го), писательница включает в круг чтения героя не только шестнтомное исследование английского искусствоведа и литературного критика Джона Эддингтона Саймондса «Ренессанс в Италии» (1875–1876), но и сборник «Эвфорион, эссе о Ренессансе» английской писательницы Вайолет Пэджит (1856–1935), писавшей под псевдонимом Вернон Ли, который вышел в свет лишь в 1884 году. — Джона Эддингтона Саймондса, «Эвфориона» Вернон Ли, очерки Ф. Г. Хемертона [69] Хемертон Филип Гилберт (1834–1894) — английский искусствовед, с 1869 года — редактор журнала «Портфолио», в котором печатались его многочисленные статьи по истории и теории живописи. и замечательную новую книгу Уолтера Патера [70] Патер Уолтер (1839–1894) — влиятельный английский критик, искусствовед и писатель. Его книга, которую имеет в виду Уортон, «Очерки по истории Ренессанса», была опубликована в 1873 году, то есть на три года ранее труда Саймондса, и поэтому говорить о ней как о последней новинке — неточно. под названием «Ренессанс». Он свободно рассуждал о Боттичелли [71] Он свободно рассуждал о Боттичелли… — творчество великого художника итальянского Возрождения Сандро Боттичелли (1444–1510) английские критики Дж. Рескин и У. Патер, под влиянием которых складывались вкусы Арчера, считали абсолютной вершиной изобразительного искусства. и несколько снисходительно отзывался о Фра Анджелико. [72] …несколько снисходительно отзывался о Фра Анджелико. — Очевидно, эстетические взгляды героя Уортон соответствуют оценкам прерафаэлитов — группы английских художников и писателей, провозгласивших своим идеалом искусство итальянских художников дорафаэлевской эпохи. Итальянский художник раннего Возрождения Фра Анджелико (1387–1455) был для них, как и для Арчера, лишь второстепенной фигурой по сравнению с гениальными Джотто и Боттичелли. Но эти картины совершенно сбили его с толку, ибо ничем не напоминали все то, на что он привык смотреть (а потому способен был увидеть), когда путешествовал по Италии, а возможно, острота его восприятия ослабела от странного положения, в которое он попал в этом пустом доме, где его явно не ждали. Он пожалел, что не рассказал Мэй Велланд о просьбе графини Оленской, и даже встревожился, как бы его невеста ненароком не заехала навестить кузину. Что она подумает, если увидит, как он, словно свой человек, сидит в сумерках один у камина чужой дамы?