Пэлем Вудхауз - Том 6. Лорд Эмсворт и другие

Чем больше они общаются, думал он, тем слабее разумом граф. А куда слабее?

Когда машина отъехала от парадных дверей, увозя лорда Эмсворта с его зонтиком, леди Констанс устала так, словно спустила на воду броненосец. Бидж, дворецкий, присутствовавший при отправке, смотрел на нее с почтительной жалостью.

Появилась Майра, всем, кроме цветов, подобная Офелии из V сцены IV действия.

— Добрый день, — тоскливо сказала она.

— А вот и вы, милочка, — сказала леди Констанс, обращаясь в хозяйку. — Что вы собираетесь делать?

— Не знаю. Может быть, писать письма.

— Я как раз пишу вашему отцу. А вам не лучше погулять?

— Не знаю.

— Почему?

— Ах, я не знаю…

Леди Констанс вздохнула, но хозяйки приветливы, и она приветливо произнесла:

— Вот, проводили лорда Эмсворта. Он уехал в Лондон.

— Да, он говорил. Кажется, он не очень рад.

— Не очень, — согласилась леди Констанс, мгновенно мрачнея. — Но должен же он хоть когда-то исполнять свой долг!

— Он будет скучать без свиньи.

— Ничего, потерпит дня два.

— И без цветов.

— Цветы в Лондоне есть. Он только… О, Господи!

— Что случилось?

— Я не сказала, чтобы он не рвал их в Хайд-парке. Как-то его чуть не арестовали. Бидж!

— Да, миледи?

— Если лорд Эмсворт позвонит из тюрьмы, посоветуйте ему немедленно связаться с нашими поверенными Шусмит, Шусмит, Шусмит и Шусмит, Линкольнз Инн.

— Хорошо, миледи.

— Меня завтра не будет.

— Понимаю, миледи.

— Он не помнит их фамилии.

— Я напомню, миледи.

— Спасибо, Бидж.

— Не за что, миледи.

Майра Скунмейкер смотрела на хозяйку замка. Голос ее чуть-чуть задрожал, когда она сказала:

— Вас завтра не будет, леди Констанс?

— Я поеду к парикмахеру, в Шрусбери, — отвечала леди. — К обеду вернусь. Ну, мне пора, хочу дописать письмо. Передать от вас привет?

— Да, пожалуйста, — ответила Майра и побежала в кабинет лорда Эмсворта, там был телефон.

Тот, кого она любила, жил сейчас у своего оксфордского друга, который приходился племянником лорду Икенхему.

Поглядывая на дверь, не войдет ли Лаванда Бриггз, Майра услышала звонок в далеком Лондоне, а потом — и голос.

— Дорогой! — сказала она. — Это ты, дорогой? Это я, дорогой.

— Дорогая! — благоговейно отозвался голос.

— Дорогой, — продолжала Майра, — случилось чудо. Леди Констанс едет к парикмахеру.

— Да? — удивился голос, не совсем понимая, что ему еще выразить.

— Ты что, не понял? Она уедет в Шрусбери, а я — в Лондон, и мы с тобой поженимся.

Видимо, у голоса перехватило дыхание. Придя в себя, он сказал:

— А…

— Ты не рад?

— Что ты, рад!

— Как-то незаметно. Вот что, дорогой. Когда я еще была в Лондоне, я подмечала, где можно выйти замуж, — так, на случай. Есть контора на Милтон-стрит. Приходи туда завтра, ровно в два. Ну, до свиданья, а то зайдут. Пока, дорогой.

— Пока, дорогая.

— До завтра.

— До завтра.

— Значит, до свиданья.

Вешая трубку, Майра думала: если тут подслушивают, им будет о чем поболтать за чаем.

— А теперь, — сказал Мартышка Твистлтон, туша сигарету о пепельницу, — я должен идти. Меня ждут.

Он угощал своего дядю в клубе «Трутни» и хорошо провел время, ибо лорд Икенхем, тоже открывавший парламент, рассказал много интересного. Острые замечания о четырех герольдах, возглавлявших процессию (Алый Крест, Алый Дракон, Синяя Мантия и Решетка), доставили немало радости, но еще больше радости доставила мысль, что дяде не удастся вовлечь его в одно из своих похождений. Вспоминая о прежних похождениях, которые пятый граф называл приятными и полезными, Мартышка холодел от ужаса. Особенно терзала его память о собачьих бегах.

Вдумчивый ценитель сказал о Фредерике Алтамонте Корнуоллисе Твистлтоне, пятом графе Икенхемском, что тот сохранил в свои годы не только фигуру, но и душу подвыпившего студента; и никто, знавший графа, не оспорил бы этих слов. Прежде, еще до того как вереница смертей даровала ему титул, он успел побывать ковбоем, репортером, старателем и продавцом газировки (все — в Штатах), и каждое ранчо, каждую газету оживлял как только мог. Теперь, хотя и седой, он оживлял те места Англии, куда ему удавалось попасть. По его словам, он стремился расточать сладость и свет или, иными словами, был рад служить. С виду он был изыскан, носил красивые усы, глядел весело, но сейчас к веселью прибавилась укоризна.

— Ты меня покидаешь? — опечалился он. — А я-то надеялся, что нас ждет…

— Знаю, — сурово ответил Мартышка. — Приятный и полезный вечер. Нет, не ждет. Это меня ждут.

— Ты позвони и отложи…

— Не могу.

— Кто тебя может ждать?

— Билл Бейли.

— Он вернулся?

— Что?

— Я слышал, что он ушел из дому. Еще жена страдала… Мартышка понял, что дядя все спутал, как и свойственно старым людям.

— Да он не Билл, он Катберт. Понимаешь, его фамилия Бейли, мы и прозвали его Биллом.

— Как же, как же, noblesse oblige. Твой приятель?

— Самый близкий друг. Учились в Оксфорде.

— Позови его сюда.

— Не могу. Мы условились встретиться на Милтон-стрит.

— Это где?

— В Южном Кенсингтоне. Лорд Икенхем поджал губы.

— Где царствует порок и только сильный прав? Не ходи. Этот Билл тебя погубит.

— Ничего он меня не погубит. Во-первых, он священник, а во-вторых, он женится. Мы встречаемся в регистратуре.

— Ты свидетель?

— Вот именно.

— А невеста кто?

— Одна американка.

— Ничего себе?

— Билл хвалит.

— Как ее фамилия?

— Скунмейкер.

Лорд Икенхем подскочил на месте.

— Господи! Не крошка Майра?

— Не знаю, крошка она или кто, я ее не видел, но зовут ее Майра. Ты ее знаешь?

Красивое лицо лорда Икенхема осветилось нежностью. Он умиленно покрутил усы.

— Знаю! Сколько раз я ее купал… Не теперь, конечно. Мы с Джимми очень дружили. Теперь я не бываю в Америке, твоя тетя не пускает. Интересно, как он там? Шел в большие тузы. Даже тогда, в молодости, мог шевелить сигарой, держа ее в зубах. А что еще надо, чтобы стать акулой? Наверное, ворочает всей Уолл-стрит, каждую неделю в сенате допрашивают… Странно!

— Что тебе странно?

— Что его дочь выходит замуж в регистратуре. Ей больше подходят хор, епископы, всякие подружки…

— А, понимаю! — Мартышка оглянулся. — Дело в том, что они женятся тайно. Их гонят и преследуют.

— Кто именно?

— Одну гончую ты знаешь. Леди Констанс Кибл.

— Как, старушка Конни? О, дивные воспоминанья! Не знаю, помнишь ли ты времена, когда мы с тобой гостили в Бландинге, я — в виде сэра Родерика Глоссопа, ты — в виде Бэзила, его племянника?

— Помню, — ответил Мартышка и горестно вздрогнул. Ему и сейчас являлся во сне этот страшный визит.

— Счастливые дни! Бодрящий воздух, приятное общество, встречи с прославленной свиньей… Как это все освежает! При чем тут Конни?