Пэлем Вудхауз - Том 3. Лорд Аффенхем и другие

Когда, допив портвейн, он прикидывал, налить ли еще, явился мальчик на посылках и позвал его к телефону. Голос в трубке принадлежал божественной Вере.

— Сидни!

— Да?

— Это ты?

— Да.

— Сидни!

— Да?

Вера произнесла 250 слов за время, отведенное слов на пять, и Чибнел ее упрекнул.

— Это ты?

— Да.

— А я думал — трещотка. Телефон сломаешь. Вера упрек приняла.

— Сидни, они тут!

— Где?

— У меня, в баре. Сговариваются.

— Иди слушай. Разве можно их оставлять?

— А ты не кричи.

— Я не кричу.

— Ладно, иду к ним. Вообще-то я уже слушала.

— Что они говорят?

— Ничего особенного.

— А ты сказала, сговариваются.

— Ждали, пока я уйду. При мне говорили, что кто-то женится.

— Женится?

— Да. Тонкий — за, толстый — против. Ой, Сидни!

— Что такое?

— Он без усов. Ну, иду. Спрячусь за этим окошком, из кухни. Все будет слышно.

— Ладно, иди, и звони скорей.

— Иду, иду, иду, иду, иду! — сказала Вера, выдавая волнение. — А я что делаю?

Она повесила трубку и мягким, упругим шагом сыщика побежала к окошку. Приоткрыв его дюйма на два, она услышала такое, что даже свистнула.

Толстый: Где он?

Тонкий: У меня в комнате.

Толстый: Несите сюда!

Тонкий: Нет. Сперва обговорим условия.

Мисс Пим вцепилась в створку, потрясенная этими словами, но мы не последуем ее примеру. Серьезному летописцу важна и первая часть беседы. Когда такие умы обсуждают таинство брака, это вам не кот начхал. Мало сказать «тонкий — за, толстый — против», необходимо привести подлинные слова.

Когда Джос вбежал в вестибюль, он обнаружил там мистера Даффа, скрючившегося в кресле, словно скульптура Эпштейна. [59] Джейкоб Эпштейн (Эпстайн) (1880–1959) — англоамериканский скульптор. Однако еще больше его поразило отсутствие усов.

— Слава Богу! — воскликнул Джос.

— Э?

— Вы их сняли.

— Она заставила.

— Кто?

— Беатрис, — мрачно отвечал Дафф. Усы он не так уж любил, но гордый дух возмущался. Воспользовавшись этим ответом, Джос прямо перешел к делу.

— Вы что, на ней женитесь?

— Э?

— Ну, на леди Чевендер.

— Хоть бы мне кто сказал! Я и сам не знаю.

— Не знаете?

— Нет.

— Очень странно. А почему?

— Не могу вспомнить, что я говорил.

— Ну, ну! Предложение делали?

— Что вы!

— Тогда в чем дело?

— Вот, послушайте…

Он помолчал и подождал, словно робкий посетитель французского ресторана, которому впервые в жизни подали буйябес. Прошлое пугало его.

— Послушайте, — сказал он наконец. — Лежу я, значит, в постели, всю ночь промучился…

— К утру полегчало?

— Нет. Правда, боль прошла…

— Но ее сменила слабость. Вы мелко дрожали, словно коляска от мотоцикла. Хорошо, молчу!

— А вы не лезьте.

— Я жду любовного мотива. Входит она…

— Именно. Я чуть не умер.

— И вслед затем…

— Она говорит: «Джимми, вид у тебя поганый». А я говорю: «Мне худо». А она говорит: «Что-нибудь съел». А я говорю: «Ха-ха!» А она говорит: «Бедный ты, бедный! Красив, ничего не скажешь, но брюхо — хуже некуда».

— Первые слова, которыми вы обменялись за пятнадцать лет?

— Да. А что?

— Я часто думал, что говорят в таких случаях. Теперь — знаю.

— Кто говорит? При чем тут мы? Что я ей, жених?

— А разве нет?

— Сказано вам, не знаю.

— Подушку поправила?

— Нет. Пошла в аптеку и принесла что-то вроде дуста. Легче мне стало, ничего не скажу, гораздо легче, но во рту — до сих пор конюшня.

— Так. Дальше что?

— Мы поболтали.

— О чем?

— О том, о сем.

— Ах, вон что!

— Ну, о прошлом. «Ты помнишь?», «А ты помнишь?», «Как там этот?», «Как тот?». Сами знаете. Потом она спросила, как я дошел до жизни такой.

— А как вы дошли?

— Долго рассказывать.

— Ну, не надо. У нас будет время в этом разобраться, когда вы пригласите к ужину своего любимого сподвижника, возглавившего отдел рекламы.

— Рекламы?

— Именно.

— Вы так думаете? Джос не стал настаивать.

— Если это все, — сказал он, — вы вышли из положения с честью.

— Это не все!

— Так я и знал. Что же случилось?

— Она положила руку мне на лоб…

— Вот оно!

— … и сказала, что за мной нужно присматривать. Лучше всего в таких случаях жена. Кажется, я кивнул.

— Ну, что же это?!

— Думаете, влип?

— Конечно.

— Я ничего не имел в виду. Это — обобщение.

— Хватит, Дж. Б. Заказывайте свадебный пирог.

— О Господи!

— И покупайте билеты в Париж. Снимите мерку для брюк. Подыщите священника, распорядитесь насчет лакеев. О чем вы думали? Сами распустили слухи, что любите ее пятнадцать лет…

— До нее дошло?

— Конечно. Все только об этом и говорят. Вас ставят в пример другим мужчинам. И после этого вам кажется, что можно вот так кивать? Вы удивляете меня, Дж. Б. Считайте, что вы женаты.

— Идемте в бар, — сказал мистер Дафф. — Мне надо выпить.

Когда они делали заказ, Джосу показалось, что Вера немного взволнована. Ее прекрасные глаза были круглее, чем обычно, и она как-то слабо хихикала. Но сейчас ни ему, ни его спутнику было не до нее. Отойдя с полными кружками в самый угол, они оказались под тем окошком.

Разговор начал Джос, уже повеселее.

— Не понимаю, — сказал он, — что вы мечетесь? Другой бы плясал, венчая себя цветами. Вам же очень повезло! Она чудесная женщина. Красива. Умна. Чувство юмора — самый высший сорт. Чего вам еще надо? Вот привалило человеку! Только начнете жить, до сих пор вы прозябали.

Мистер Дафф мрачно помолчал, еще больше напоминая скульптуру, которую изваял Эпштейн после новогодней попойки.

— Понимаете, — сказал он, — я вообще боюсь брака. Я и тогда удивился, зачем я женюсь. Когда она меня бросила, я пел, как птичка.

Джос просто дернулся, и не только потому, что неприятно представить мистера Даффа в виде птички.

— Боитесь брака! — вскричал он. — Да лучше него нет ничего на свете! Только полный кретин может в этом сомневаться. Вот скажите, мисс Пим…

— Да? — встрепенулась Вера.

— Правда, брак — лучше всего?

— Ой! — отвечала Вера, расплескивая пиво.

— Истинный рай, верно?

— У-ой! Простите.

Она поспешила отойти. Джос обернулся к собеседнику.

— Слышали? — спросил он. — Кричит от восторга. Устами барменши глаголет истина. Сходите в чистку, Дж. Б., пусть вам почистят душу. И отгладят.

Насмешка тронула мистера Даффа не больше, чем уговоры.

— Послушайте, — сказал он. — Когда вы женитесь, что бывает? Я вам объясню. Гибнет свобода. Раньше был сам себе хозяин, а теперь — раб. Возьмем эти усы. Хорошо, фальшивые, не в этом дело. Они мне вообще не нужны, но это она решила, не я. И так все время. Я люблю на сон грядущий выкурить сигару. За обедом я читаю. А шлепанцы? Придешь с работы, только хочешь их обуть, а она тут как тут: «Джимми, одевайся, мы же едем к Уилберфигам». Брак. Хо-хо!