Кнут Гамсун - Женщины у колодца

Свободные часы? Их было немного у него. Его болезненное состояние удерживало его на берегу, удерживало дома. У Петры снова явилось лёгкое отвращение к кофе, а между тем он просто изнемогал от своей постоянной бдительности. В течение целых месяцев он подстерегал Петру на всех углах улиц, на всех закоулках, подслушивал и подсматривал. Он был плохо одет, плохо питался и всё-таки ревность заставляла его часами простаивать на холоде с бьющимся сердцем, и ветер развевал его пустую штанину, точно флаг, обёртывающийся вокруг палки. Он испытывал адские мучения и не был спокоен ни днём, ни ночью. Но что же он мог сделать? Не лучше ли было предоставить ей бегать и запереть дом на ключ? Её наглость была безгранична. Она смотрит на него невинными глазами и проходит мимо, как ни в чём не бывало! Он ждёт её с одной стороны, а она приходит с другой, напевая песенку, как будто нет ничего такого, что могло бы угнетать её. О чём она думает? Отчего она улыбается и раскачивает бёдра на ходу?

— Зачем ты тут стоишь и подсматриваешь? — спрашивает она, нисколько не смущаясь.

— Откуда ты? Ведь уже ночь!

— Разве я не была у консула? А что это у тебя в руке? Нож?

— Ты же видишь сама!

— Зачем же ты стоишь тут с ножом в руках?

— Он мне был нужен там, на валу.

— Пустое. Но ты думал, что можешь напугать меня? Не старайся, пожалуйста.

Петра была спокойна. Он был труслив и противен ей. Он ничего не стоил в её глазах, и она презирает его!

Она прошла вперёд, он вслед за нею. Но она остановилась на минуту в сенях, чтобы пристыдить его, показать ему, что она, ночная странница, всё-таки остаётся порядочной женщиной и на неё можно положиться. Именно она заперла двери дома за собой и за ним!

— Ты хочешь запереть? Но ведь Абель ещё не вернулся? — говорит Оливер.

— Если он не вернулся, то пусть ночует на улице! — спокойно отвечает она.

— Он не должен ночевать на улице! — крикнул Оливер.

Внезапная ярость овладела им, и он с силой отбросил к стене Петру.

— Отчего ты не убьёшь меня сразу? — воскликнула она с негодованием.

Они начали осыпать друг друга бранью. Старуха мать, лежавшая в комнате с детьми, приподнялась на локти на кровати и стала прислушиваться. Такая ссора не была новостью для неё. Однако Оливер на мгновение забыл свою ревность. Он был доволен, что показал свою силу, как мужчина. Пусть она знает!

Ночная стычка между родителями оказалась на руку Абелю. Он мог в то время как, они переругивались, незаметно проскользнуть в комнату, и никто не сделал ему ни одного замечания, когда он ложился в постель.

Что может быть тяжелее и мучительнее того напряжённого состояния, в котором находился Оливер? Он ходил по улице, мимо окон своего дома, но не мог ничего увидеть, потому что окна его комнаты были завешаны юбками и передниками. Наконец, он увидал свою мать, и она сказала ему:

— Опять девочка!

Ах, не всё ли ему равно! Но он её расспрашивает, чтобы услышать от неё ещё что-нибудь.

— Девочка? А члены у неё прямые?

— Да. Я не заметила ничего особенного.

— У неё обе ноги?

— Да.

— Ну, так мы должны радоваться. Не легко ведь жить с деревянной ногой! А что, она открывала глаза?

— Что такое ты говоришь?

— Я спрашиваю просто так. Отчего она не кричит? Ведь она же, не мертворождённая? Могу я на неё взглянуть?

— Она спит теперь.

Оливер только к вечеру мог, наконец, увидеть новорождённую девочку. Она проснулась. Оливер взял её на руки, поднёс к окошку и начал рассматривать, какие у неё глаза. Петра видела это со своей постели, но была спокойна: у девочки глаза были карие.

Просто удивительно, как могло такое незначительное обстоятельство подействовать успокоительно на Оливера. Он похвалил ребёнка и сказал даже несколько дружеских слов Петре. Все эти последние месяцы в душе у него кипела злоба против неё. Может быть, она снова поступала подло? Но теперь он думал иначе. Нет, она была не так уж неразумна! Слава Богу! Ребёнок родился опять с карими глазами, настоящими фамильными глазами. Природа победила и порядок восстановился. Но в слабом мозгу возникают по этому поводу странные мысли.

В один из дней он встретил Шельдрупа Ионсена на улице и сказал ему:

— Приближается зима, и теперь ты должен подумать обо мне.

— О тебе? — спросил Шельдруп.

— Ну, да. О том, что я калека.

— А мне-то что за дело!

— И что у меня много детей, — добавил Оливер.

— Какие глупости могут говорить люди! — сказал Шельдруп нерешительным тоном.

Оливер почтительно улыбнулся и опустил глаза,

— Да, да, это вполне возможно, — заметил он. — Но теперь ты должен быть так добр и дать мне работу.

— Я? Какую работу?

— В товарном складе, — отвечал Оливер.

— Об этом ты должен поговорить с моим отцом.

Оливер медленно поднял на него глаза и, посмотрев в упор, проговорил:

— Нет, это ты должен сделать!

Что это? Угроза? Шельдруп отступил на шаг и взглянул на калеку. Но взор Оливера, выразивший бешеную злобу в первую минуту, уже потух. Шельдруп немного задумался, вспомнил своё поведение, пощечину и все сплетни, ходившие про него,

Ему было очень неприятно касаться этого ещё раз и потому он сказал Оливеру:

— Ну, хорошо, я могу спросить отца, если ты хочешь.

— Это правильно, — отвечал Оливер.

Несколько дней спустя, Оливер снова повстречал Шельдрупа, и тот спросил его:

— Как ты думаешь, ты мог бы заведовать складом? Мой отец хочет поговорить с тобой.

Оливер вернулся домой уже как заведующий складом, и спросил Петру:

— Разве Ионсен не отказался тогда дать мне место?

— Да. И я больше не пойду просить его! — отвечала она.

Многозначительное молчание со стороны Оливера. Наконец, он произносит:

— Я сам поговорю с ним! — и выходит из дома. Оставшиеся дома женщины переглянулись. Пойдёт ли Оливер к Ионсену или нет, это ничему не поможет! Петра гордо закинула голову назад.

Вернувшись домой, Оливер несколько минут молчал, желая придать себе больше важности. Женщины его не спрашивали и слегка улыбнулись, когда он вошёл. Петра сказала только: «Я бы хотела знать, кто ходил к консулу и разговаривал с ним?».

Наконец, Оливер заговорил:

— Мою исландскую куртку надо сегодня же вечером заштопать. В складе ведь холодно.

— Как? Ты поступаешь в склад? — вскричала Петра.

Даже старуха-мать вытаращила на него глаза от изумления и разинула рот. Оливер обвёл их взором, не понимая, что с ними? Эти женщины представляют для него загадку!

— Разумеется, я поступаю в склад, — ответил он. — Уже с завтрашнего дня!

Они всплеснули руками. Какая перемена! Он будет получать жалованье и может двигаться вперёд. Это очень много значит! Но им трудно поверить. Он сидит тут перед ними, весь преисполненный гордости, заломив шапку на бекрень! Это только бахвальство, решают они.