Льюис Уоллес - Бен-Гур

Словом, он переживал нравственный кризис. Исцеление принесут завтрашний день и назареянин.

На следующее утро двое верховых прискакали во весь опор к палатке Бен-Гура и, спешившись, потребовали с ним свидания. Он еще не встал, но отдал приказание принять их.

– Мир вам, братья! – сказал он, так как это были преданные ему галилейские воины. – Прошу садиться.

– Нет, – грубо возразил старший, – сидеть спокойно – значить допустить смерть Иисуса. Вставай, сын Иудеи, и иди с нами. Приговор уже вынесен. Даже дерево для креста уже на Голгофе.

Бен-Гур посмотрел на него изумленно. "Для креста?" – вот все, что он мог выговорить в эту минуту.

– Они схватили Его прошлой ночью и осудили, – продолжал галилеянин. – А на рассвете отвели Его к Пилату. Римлянин дважды отрицал Его виновность и дважды отказывался выдать Его. Наконец, он умыл руки, говоря: "Неповинен я в крови Праведника сего, смотрите вы". А они отвечали...

– Кто отвечал?

– Они – первосвященники и народ: "Кровь Его на нас и на детях наших".

– Святой праотец Авраам! – вскричал Бен-Гур. – Римлянин отнесся к еврею добрее, чем Его соплеменники. И если... если Он действительно Сын Божий, что смоет кровь Его с нас и наших детей? Этого нельзя допустить. Настало время для борьбы.

Лицо его выражало решимость.

– Лошадей, живо! – сказал он арабу, явившемуся на зов. – Скажи Амре, чтобы она подала мне чистое платье, и принеси мой меч. Пора умереть за Израиль, друзья! Подождите, я сейчас приду.

Он съел корку хлеба, выпил вина и вскоре уехал.

– Куда же ты отправляешься? – спросил галилеянин.

– Собирать легионы.

– Господин, – с горечью сказал воин, – только я и друг мой остались верны тебе, остальные присоединились к первосвященникам.

– Зачем? – спросил Бен-Гур, натянув поводья.

– Чтобы умертвить Его.

– Назареянина?

– Да, Его.

Бен-Гур молча посмотрел сначала на одного, потом на другого легионера. Он вспомнил вопрос предыдущей ночи: "Могу ли я не испить чаши, приуготовленной мне Отцом?" И он сказал себе: "Смерть эта не может быть предотвращена. Человек этот шел на нее сознательно с первого дня своей миссии. Она предопределена высшей волей, волей Бога. Если назареянин согласен на нее, если Он идет на нее добровольно, то что же могут сделать другие?"

Страх охватил его. Мысли путались в голове. Способность быстро принимать решения, без которой на жизненной сцене нельзя быть героем, молчала в нем.

– Едем, братья, едем на Голгофу.

Они проехали сквозь возбужденную толпу народа, направлявшегося, как и они, к югу. Казалось, что поднялась вся северная сторона города.

Прослышав, что навстречу процессии с осужденным можно проехать другим путем – близ больших белых башен, воздвигнутых Иродом, наши друзья отправились туда, обогнув Акру с юго-востока. В долине ниже Иезекийского пруда толпа была так многочисленна, что проезд сделался невозможным, всадники принуждены были сойти с лошадей и, приютившись позади одного дома, выжидать отлива этой толпы.

Полчаса, час толпа двигалась перед Бен-Гуром и его спутниками, так что к концу этого времени каждый мог сказать: "Я видел все иерусалимские касты, все секты иудейские, все племена израильские и людей всех национальностей". Двигались и пешком, и верхом, и на верблюдах, и на колесницах. Шли торопливо, волнуясь, теснясь, и только для того, чтобы увидеть смерть бедного назареянина, преступника из преступников. Но евреи составляли только часть толпы, волна увлекла вместе с ними и тысячи ненавидящих и презирающих их – греков, римлян, арабов, сирийцев, египтян. Казалось, весь мир был свидетелем распятия.

Удар копыт о камень, стук двигающихся колес, голоса разговаривающих, каждый возглас – все было слышно, несмотря на могучее движение толпы. На лицах некоторых было такое выражение, какое обыкновенно бывает у людей, поневоле идущих на какое-нибудь страшное зрелище. Бен-Гур рассудил, что это иностранцы, прибывшие к Пасхе, но не принимавшие участия в суде над Иисусом, а может быть, даже сочувствующие Ему.

Наконец со стороны больших башен Бен-Гур услышал глухие возгласы:

– Слушайте! Идут!

Народ на улице остановился, но когда крик раздался вблизи, люди посмотрели друг на друга и с безмолвным содроганием пошли вперед. Возгласы с каждой минутой становились сильнее, наполняя воздух и сотрясая его. В это время Бен-Гур увидел слуг Симонида, несших в кресле своего господина. Эсфирь шла возле него, а за ними несли крытые носилки.

– Мир тебе, Симонид, и тебе, Эсфирь, – сказал Бен-Гур, идя им навстречу. – Если вы идете на Голгофу, то обождите, пока пройдет процессия, тогда и я пойду с вами. Заверните за этот дом – здесь просторно.

Большая голова купца тяжело свалилась на грудь, наконец он поднял ее и сказал:

– Спроси Валтасара. Я исполню так, как он захочет. Он на носилках.

Бен-Гур поспешил отдернуть занавес. Египтянин лежал на носилках и был так бледен, что его можно было принять за мертвеца. Он согласился с предложением Иуды, спросив, едва дыша:

– Увидим ли мы Его?

– Иисуса? Да, Он пройдет в нескольких шагах от нас.

– Милосердый Боже! – набожно вскричал старик. – Я еще раз увижу Его, еще раз! О, это ужаснейший для мира день.

Валтасар сошел с носилок и стоял, поддерживаемый слугой. Эсфирь и Бен-Гур были с Симонидом.

Между тем людской поток все более и более разрастался.

Крик приближался и разносился в воздухе пронзительно, хрипло, жестоко. Наконец, появилась процессия.

– Глядите, – с горечью сказал Бен-Гур, – это идет Иерусалим.

Впереди всех шла толпа мальчишек, визжавшая и кричавшая:

– Царь Иудейский! Дорогу, дорогу Царю Иудейскому!

Симонид, видя эту толпу, похожую на скопище насекомых, сказал Бен-Гуру:

– Когда эти мальчишки войдут в свои права, настанет великое горе для града Соломона!

Отряд легионеров в полном вооружении равнодушно следовал за ними. Слава блестящего оружия была для них всем.

За ними шел Иисус.

Он был едва жив. Спотыкаясь на каждом шагу, Он с трудом преодолевал путь. Грязная и ободранная мантия свешивалась с плеч на хитон, а голые ноги, ступая на камни, оставляли позади себя кровавые следы. Доска с надписью висела у Него на шее, а на голову был плотно надет терновый венец, источник жестоких ран, из которых струилась кровь, запекаясь на лице и шее. Длинные запутавшиеся в иглах волосы превратились в колтун. Кожа была мертвенно бледна. Руки связаны сзади. Незадолго перед этим Он упал под тяжестью креста, который, по местному обычаю, как осужденный, должен был Сам нести на место казни. Теперь поселянин нес это бремя вместо Него. Четыре солдата охраняли Его от черни, которая, однако, прорываясь к Нему, била его палками и плевала на Него. Но ни жалобы, ни упрека, ни единого звука не вырвалось из его уст. Он шел, опустив глаза, до самого дома, у которого находились Бен-Гур и его друзья. Эсфирь прижалась к отцу, он при всей своей твердости воли дрожал. Валтасар в безмолвии пал ниц. Бен-Гур невольно воскликнул: "О Боже мой, Боже мой!" Тогда, угадав ли их чувства или услышав это восклицание, назареянин повернул свое бледное лицо в их сторону и так посмотрел на них, что взгляд Его навеки запечатлелся в их памяти. Они ясно понимали, что Он думает о них, а не о Себе, что умирающий взор Его шлет им безмолвное благословение.