Льюис Уоллес - Бен-Гур

– Где же твои легионы, сын Гура? – спросил, очнувшись, Симонид.

– Анна знает об этом лучше меня.

– Как? Изменили?

– Все, исключая двух.

– Значит, всему конец, и этот человек должен умереть!

Говоря это, купец поник головой, и лицо его конвульсивно исказилось. Он принимал деятельное участие в осуществлении замысла Бен-Гура, воодушевленный той надеждой, которая теперь безвозвратно погасла.

Еще два человека следовали за Иисусом, неся кресты.

– Кто это? – спросил Бен-Гур у галилеян.

– Разбойники, приговоренные к смертной казни вместе с Ним, – отвечали те.

Далее шел человек в митре, одетый в золотую ризу первосвященника и окруженный полицией храма. За ним следовал синедрион и длинный ряд священников в простых белых ризах.

– Зять Анны, – сказал Бен-Гур шепотом.

– Каиафа! Я видел его, – подтвердил Симонид и после паузы, во время которой он задумчиво рассматривал величественного первосвященника, прибавил:

– Теперь я убежден вполне и с уверенностью, проистекающей от просветления духа, с полнейшей уверенностью утверждаю, что идущий с доской на шее действительно Царь Иудейский, как написано на ней. Обыкновенного человека, самозванца, преступника нельзя так чествовать. Взгляните: здесь весь Израиль. О, если бы я мог встать и идти за Ним!

Симонид под влиянием двойственности чувств, свойственной ему, сказал нетерпеливо:

– Поговори с Валтасаром, прошу тебя: не уйти ли нам? Сейчас появится иерусалимская чернь.

– Вот идут женщины и плачут, – сказала Эсфирь. – Кто они?

Следя за направлением ее руки, они заметили четырех плачущих женщин, одна из них опиралась на руку человека, похожего на назареянина. Бен-Гур тотчас отвечал:

– Мужчина этот – ученик, которого назареянин любит больше всех других, женщина же, опирающаяся на его руку, – Мария, мать учителя, другие женщины – галилеянки, их друзья.

Эта демонстрация была предвестницей другой, во время которой тридцать лет спустя, при борьбе партий, Святой Город будет разрушен до основания: она была так же многолюдна, так же фанатична и так же кровожадна. Кипучая и безумная, она состояла из того же разряда людей: прислуги, погонщиков, торговцев, привратников, садовников, продавцов фруктов и вина, сторожей и служителей церкви, разбойников, воров и прочего простонародья, не принадлежащих ни к какому классу и в таких случаях появляющихся неизвестно откуда – голодные, с непокрытыми головами, с голыми руками и ногами, с всклокоченными волосами, испачканные глиной. Крик этих людей с огромными ртами похож был на львиный рев. У некоторых были мечи, у других копья и пики, хотя оружием большинства служили суковатые палки и пращи, камни для которых помещались в мешках, выглядывавших из-под передней полы их грязных туник. Но посреди толпы там и сям попадались и люди высшего сословия: книжники, старейшины, раввины, фарисеи и саддукеи, богато одетые, служившие подстрекателями и руководителями толпы. Если горло толпы утомлялось одним криком, она взамен выдумывала другой, если в железных легких обнаруживались признаки коллапса, их исправляли и опять пускали в дело. Впрочем, в этом громком и продолжительном реве преобладало только несколько слов: "Царь Иудейский! Дорогу Царю Иудейскому! Богохульник! Распни, распни его!" Последний крик повторялся охотнее других, потому что, вероятно, яснее всего выражал волю толпы и ее ненависть к назареянину.

Бен-Гуру внезапно вспомнился и его собственный долг этому человеку – вспомнилось время, когда он сам находился в руках римских солдат, ведших его, как предполагалось, на неминуемую и такую же ужасную смерть, как и смерть на кресте. Вспомнилась и холодная вода из назаретского колодца, и божественное выражение лица Того, Кто напоил его этой водой. Вспомнилась позднейшая Его благость – чудо Вербного воскресения. При этих воспоминаниях Бен-Гура сильно мучила мысль о невозможности отплатить за помощь помощью и добром за добро, и он винил в этом самого себя. Он не сделал всего, что мог. Он должен был не оставлять галилеян, чтобы иметь их всегда под рукой и не допустить измены. Теперь было самое удобное время для нападения. Смелый удар не только мог бы рассеять толпу и освободить назареянина, но и послужить трубным звуком, призывающим Израиль к осуществлению давнишней его мечты – к войне за свободу. Но удобная минута прошла и уже не вернется. Боже Авраама! Неужели же ничего нельзя сделать?!

В эту минуту ему бросился в глаза отряд галилейских воинов. Он устремился сквозь толпу и догнал их.

– Следуйте за мной! – сказал он. – Мне нужно поговорить с вами.

Люди повиновались, и уже под навесом дома он заговорил опять:

– Вы из числа тех, которые получили от меня мечи и обещали вместе со мной сражаться за свободу и за грядущего царя. У вас есть мечи, и теперь настало время действовать. Идите, ищите повсюду, найдите ваших товарищей и скажите им, что они встретят меня у креста, готовящегося для назареянина. Спешите же! Не медлите. Назареянин – царь, и свобода умрет вместе с Ним.

Они почтительно смотрели на него, но не двигались.

– Слышите ли? – воскликнул он.

Тогда один из них сказал:

– Сын Иудеи, заблуждаешься ты, а не мы и не товарищи наши, получившие от тебя мечи. Назареянин – не царь, Он не похож на царя. Мы видели Его при входе в Иерусалим, мы видели Его в храме. Он изменил Себе, нам и всему Израилю. При торжественном входе в Иерусалим Он отвернулся от Бога и отказался от престола Давида. Он не царь, и Галилея не пойдет за Ним. Он должен умереть. Но выслушай нас, сын Иудеи. У нас твои мечи, и мы, и вся Галилея готовы обнажить их и сражаться за свободу. Да, если будет борьба за свободу, сын Иудеи, и только за свободу, то мы готовы сойтись с тобой у креста.

В жизни Бен-Гура наступила решительная минута. Прими он предложение галилеян, и события были бы иные. Но это значило бы, что история зависит от воли человека, а не от воли Бога, а этого никогда не было и не будет. Бен-Гур смутился. Это смущение было ему непонятно, хотя впоследствии он связал его с назареянином, ибо лишь по Его воскресении понял, что смерть необходима для воскресения. Итак, он смутился и не знал, на что решиться. Он стоял беспомощный и безмолвный. Закрыв лицо руками, он стоял, борясь с желанием произнести решительное слово и с непонятной силой, которая удерживала его от этого.

И Бен-Гур машинально пошел за крестом и носилками. Эсфирь следовала за ним.

Когда небольшая кучка людей, состоявшая из Валтасара, Симонида, Бен-Гура, Эсфири и двух верных галилеян, достигла лобного места, Бен-Гур был во главе ее. Впоследствии он не мог уяснить себе, как он пробрался сквозь теснившуюся возбужденную толпу, каким путем и долго ли шел. Он действовал бессознательно, ничего не видя и не слыша, не рассуждая, куда и зачем идет. При таких условиях он, как малый ребенок, был бессилен отвратить то страшное преступление, свидетелем которого он должен был стать.