Николай Лысенко - Юность грозовая

— Погодите! — задыхаясь, кричал он. — Беда, погодите!

Проваливаясь в сугробах, падая и снова поднимаясь, к нему заспешил Захар Петрович.

— Ребята?

— Должно быть, быки свернули, — еле переводя дыхание, со слезами в голосе ответил Лукич. — Что я натворил!

— Глупость, вот шо наробыв! — бросил подошедший Бачуренко. — Век живи, век учись. Тоби, диду, не приходилось блукать?

— Всяко случалось, — ответил Лукич, виновато моргая. — А вот такого еще не бывало. Из ума вон…

Досадливо поморщившись, Бачуренко повернулся к высокому, как жердь, мужчине, восседавшему на предпоследнем возу.

— А у тебя, Игнат, шо, очи повылазили? Не мог приглянуть за хлопцями.

— Да ведь не думал я, — развел тот руками.

— Це и плохо! Едем живее в село да пошлем верховых, — сказал Бачуренко Захару Петровичу. — Тут виноватых не найдешь, да и не легче от этого хлопцям.

На розыски Миши и Феди вместе с Захаром Петровичем поехали Лукич и еще двенадцать верховых из бобровских.

Таинственна степь в пургу, все скрывается в ней от человеческого взора: и запутанный след зайца, и выбившийся из сил путник. Поезжай час, два — и нет тебе ни жилья, ни мало-мальскиприметной дороги. Только пляшут вокруг снежные вихри и тоскливо, нудно поет ветер.

Рассыпавшись цепью по полю, верховые, надрываясь, кричали, но никто не отзывался.

Захар Петрович с трудом держался в седле. Он сразу как будто постарел: сгорбился, отяжелел. Щурясь от встречного ветра, пристально всматривался в снежную муть, нервно кусая губы.

Измученные кони тяжело пробивались через сугробы. А день уже клонился к вечеру, начинало темнеть.

Посоветовавшись, верховые решили осмотреть поле, прилегающее к селу с восточной стороны, где сплошной цепью тянулись пруды.

— Если не будет там, — сурово проговорил длинновязый Игнат, — поедем в соседний хутор Чигири. Быки могут под вечер потянуть туда.

С его мнением все согласились. Ехали молча. Только Лукич вдруг горестно вздохнул и крикнул Захару Петровичу:

— Да ты хоть ругай меня, легче будет мне, старому дураку!

— Этим делу не пособишь, — отмахнулся от него Захар Петрович. — Не приставай ко мне, без тебя тошно.

Километрах в двух от хутора сквозь белесую пелену снега верховые увидели медленно двигающийся воз и рядом с ним две сгорбившиеся фигуры.

— Они! — не помня себя от радости, закричал Захар Петрович, нахлестывая лошадь. — Они, ребятишки мои! Нашлись!

Миша с Федей, поддерживая друг друга, измученные, с обмороженными лицами, едва переставляли ноги. Когда подъехавшие верховые соскочили с седел и подбежали к ним, Миша потряс совсем ослабевшего Федю за рукав ихрипло выдавил:

— Ну вот, говорил тебе, доберемся.

С каждым днем Таня чувствовала себя лучше, реже беспокоили боли под лопаткой и в груди. Она уже твердо верила в свое выздоровление, тревожилась лишь об одном: сможет ли она работать? Где жить? Что делать?

И она решила поделиться своими тревожными думами с хирургом — Сергеем Михайловичем. Во время утреннего обхода Таня все рассказала ему о себе.

— Ну, пока еще рано говорить о выписке, — выслушав ее, сказал Сергей Михайлович. — Хотя дела у нас идут прекрасно. Будем начинать ходить. Сегодня немного по палате, завтра в коридор можно. Да, да. А вообще, Танюша, советовал бы вернуться в эту… Как называется станица?

— Степная, — подсказала Таня.

— Да, в Степную. Мы поможем доехать туда.

— Я смогу работать в колхозе, правда?

Она посмотрела на Сергея Михайловича такими глазами, как будто от него зависела ее дальнейшая жизнь в станице.

— Не сразу, голубушка, станешь вилами ворочать, — Сергей Михайлович развел руками, словно извинялся за свои слова. — Нужно сначала окрепнуть. А вообще-то, конечно, сможешь работать. Только здесь будем лечиться, выздоравливать. Вот так, Танюша, и поступим.

Он ушел, а Таня отвернулась к стенке изадумалась.

«Окрепнуть… А сколько же времени нужно для этого? Была бы мама жива…» Натянув на голову простыню, она смахнула слезу.

В палату бесшумно вошла санитарка, тетя Дуся. Вытирая влажной тряпкой пол, она подошла к койке Тани. Девушка повернулась к ней и шепотом попросила:

— Если можно, достаньте мне, пожалуйста, бумаги и конверт. Письмо хочу написать.

— Домой? — полюбопытствовала санитарка. — Поди, соскучилась?

— У меня нет дома, напишу знакомым. Понимающе кивнув, тетя Дуся тут же вышла, а спустя минут десять вернулась и положила на тумбочку конверт и два листика тетрадной бумаги.

— Чернил-то вот не сыскала, так ты уж карандашом. Теперь и такие письма ходят, — ласково проговорила она, вытаскивая из кармана халата огрызок карандаша. — Напишешь — я снесу на почту, домой мимо хожу.

Таня встала с койки и, придвинув конверт, размашисто вывела: «Степная, Озерову Мише».

На удивление себе Таня написала письмо быстро и, как показалось ей, не так уж плохо. Смущала ее последняя фраза: «С нетерпением буду ждать ответа». Как он поймет эти слова?

Закончив уборку в палате, тетя Дуся снова подошла к Тане.

— Написала? — спросила она.

— Вы только сегодня же опустите, — Таня передала ей конверт. — Письма сейчас долго ходят.

Простодушно улыбнувшись, тетя Дуся махнула рукой:

— У врачей завсегда так: завтра выпишем, а глядишь, через месяц только. Такая у них обязанность: успокаивать людей. — Но тут же спохватилась и, косясь на больных, виновато проговорила:

— Болтаю бог весть чего. Ты не беспокойся, доченька, лечись. Здоровая будешь — держать не станут. А письмо нынче пойдет.

После обеда Таня походила по больничным коридорам и, пользуясь тем, что никто за ней не наблюдает, вышла во двор подышать морозным воздухом и потрогать руками снег, который так долго приходилось видеть лишь в окно.

На солнце снег искрился, слепил глаза. Таня щурилась и жадно вдыхала свежий, холодный воздух, не похожий на палатный, пропахший лекарствами. Ноги в войлочных шлепанцах начали стынуть, а уходить не хотелось.

— Пухова! Простудиться захотела? — окликнула ее пробегавшая через двор медсестра.

С неохотой вернулась Таня в палату. Хотела прилечь на койку, но тут под окном послышался замысловатый свист.

— К кому же такой соловей прилетел? — усмехнулась одна из больных, кивая на окно.

Таня открыла форточку и увидела Василька. Он что-то говорил ей, но слов его не было слышно. Таня показала ему рукой на дверь и вышла из палаты.

Встретились они в укромном уголке коридора за ширмой, где в ожидании починки лежала старая мебель.

Поздоровавшись, Василек протянул Тане сверток: несколько кусочков сахара, хлеб и стакан сливочного масла, купленного им на базаре.

— Тебе сейчас нужно больше есть, слабая ты, — скороговоркой сыпнул он, чтобы опередить ее возражения.