Николай Лысенко - Юность грозовая

Машинально сжимая грабли, Миша смотрел поверх обветшалого забора, туда, где далеко-далеко, за станицей, взбегая по отлогому склону Сухой балки, желтым разливом уходили к горизонту хлеба. Ему даже казалось, что он видит, как легонький ветерок, качнув у дороги усатые колосья, бежит по загону, будто волны гуляют из края в край по пшеничному полю.

Почти каждое лето приходилось бывать Мише на уборке. Часто наблюдал он, как молотилка, глотая снопы, выбрасывала из грохочущего барабана измятую солому, а сверху из дрожащего, как в ознобе, желоба сыпалось в бункер теплое ядреное зерно. Ребятам-школьникам обычно доверяли только ту работу, которая, по мнению взрослых, служила для них чем-то вроде забавы: ездить верхом на лошадях, оттаскивающих волокушами обмолоченную солому. А вот теперь, когда ребята вышли в поле наравне с колхозниками, приходится сидеть дома с Катей.

— Ну а ты что же делал? — наконец спросил Миша. — Ездил за ремнем, а потом? Трещишь, как сорока, ничего не поймешь!

— Погонычем был на жатке.

— Эх, работенка… — Миша усмехнулся, покачал головой. — Править лошадьми могут и малыши. Вон Гришку Лобова посади — не хуже тебя погонял бы.

— А что же, по-твоему, мне делать?

— Мало ли что… Да хоть снопы подвозить.

— А где их взять? — рассердился Федя. — Косить-то только нынче начали.

— А-а, — протянул Миша, поняв, что наговорил лишнего. — Слушай, Федьк, давай, правда, на подвозку попросимся. Там интереснее.

Федя молчал, наблюдая, как на крыше сарая, нахохлившись, о чем-то спорят воробьи.

— Я согласен, — неуверенно проговорил он. — Только кто будет накладывать возы? Мне никогда не приходилось. Да и много ли мы сделаем вдвоем?

— Почему же вдвоем? — Миша удивленно посмотрел на друга. — А Василек? А Степку почему не считаешь? Вот уже нас четверо! Возы накладывать научимся. Айда сейчас к Степке!

Степку они встретили на улице. Он нес от колодца ведро воды.

— Мы тут договариваемся, — сразу же начал Миша, — проситься будем на подвозку снопов.

Равнодушно слушая его, Степка чесал за ухом и смотрел, как у его ног жук-навозник катит свой шар.

— Чего же ты молчишь? — толкнул его Миша. — Согласен?

— Глянь, какой работяга, — невозмутимо проговорил Степка, показывая на жука.

— Ты вот чего, елки зеленые, — резко повернулся к нему Федя, — не суй нам в глаза жуков-работяг, ты лучше о себе скажи: пойдешь с нами в поле?

— Да я — пожалуйста, — с готовностью выпалил Степка, но тут же потускнел и чуть слышно пробормотал: — Как батя решит. Скажу ему нынче.

Он взял ведро и зашагал домой.

— Один уже дал тягу, — сказал Миша. — Вот еще с Васильком так же получится.

— Ты его со Степкой не равняй, он не такой. Они помолчали, потом Федя вдруг глянул на Мишу и весело сказал:

— Мне отец говорил, что он тоже пойдет в поле, а шорничать станет вечерами. Вот мы и пойдем с ним. Ну, как?

— Здорово! — обрадовался Миша.

За двенадцать лет работы председателем Степновского колхоза Иван Егорович Курганов не помнил такой трудной уборки, как в этот год. На загонках и токах виднелись лишь цветастые косынки. Самому приходилось осматривать и регулировать чуть ли не каждую жатку, натягивать ременные передачи на молотилках, проверять сортировки. Потом нужно было успеть на скотные базы, где старухи обмазывали коровники и кошары, оттуда — в кузню, в столярную мастерскую. И всюду нужно помогать, растолковывать.

Только к обеду, убедившись, что все машины пущены в ход, Иван Егорович смог пойти в правление, чтобы отдать кое-какие распоряжения по бригадам.

По дороге завернул домой. Привязав лошадь к забору, обмел веником пыль с сапог и вошел в дом.

Его жена, как и все станичные женщины, работала в поле. Всем хозяйством правила мать Ивана Егоровича, сгорбленная старуха, потерявшая счет своим годам.

— Собери-ка мать, перекусить чего-нибудь, — попросил Иван Егорович, бросив на подоконник выгоревшую фуражку. — Проехал все поля, а пообедать нигде не успел.

— Пожаловался, — беззлобно проворчала старуха. — Да у тебя такое каждый день. Посмотрел бы на себя, какой ты стал.

— Война, мать, ни с чем не считается. На фронте вон что творится, успеть бы собрать хлеб.

Он снял пропахшую потом рубашку, налил в рукомойник холодной воды и, подставив бурую от загара шею под освежающую струю, начал умываться, громко покрякивая от удовольствия.

— Фу, благодать-то какая, будто сто пудов смыл, — облегченно проговорил он, но, рассматривая в зеркале свое лицо, невесело подумал: «Да, укатали сивку крутые горки. Прямо как в упряжке ходил, аж глаза ввалились».

Пока старуха ходила в погреб за молоком к обеду и выгоняла со двора соседского драчливого петуха, Иван Егорович прилег на диван и задремал: разморила тряская езда по полям.

— Свалился, сердешный, — пробормотала старуха, войдя в комнату. — Ни днем, ни ночью ему покоя нету. Вот жизнь подошла, прости господи.

Сквозь дремоту Иван Егорович слышал ее бормотание, шаркающие шаги, но никак не мог открыть глаза; тело было непослушным, тяжелым, казалось, не было сил пошевелить даже рукой.

Разбудил его резкий стук. Вздрогнув, Иван Егорович поднялся с дивана и увидел в дверях завхоза, костлявого старика с жидкой, словно выщипанной, бородкой.

— Задремал, — виновато произнес Иван Егорович, потирая ладонью щеку. — Что-нибудь случилось?

— Неприятность вышла. За Сухой балкой, Егорыч, на двух жатках полетели косогоны.

— Не может быть! — Иван Егорович прошелся по комнате, потом сел за стол. — Я недавно оттуда, там было все в порядке!

— Долго ли? Только что Анисья верхом прискакала.

— А что же ей самой пришлось скакать в станицу, ребят не было?

— Поломка-то случилась на краю загонки. До стана далеко, ну а погонычем у нее мальчонка — Давыдихи сынишка, чего с него спросить. Вот и решилась сама махнуть.

Иван Егорович отодвинул поставленную перед ним миску горячего борща, встал из-за стола.

— Косари у нас ерундовые, — огорченно проговорил он.

— Где же нынче добрых достать? — вздохнул завхоз. — С такими вот и придется хлеб до ума доводить. Распорядись дать пару косогонов из резервных.

— Распорядиться проще всего, да вот в кладовой у нас негусто. Экономнее надо бы, уборку-то только начали.

Завхоз пошел было к двери, но вдруг остановился. — Чуть не забыл! — виновато сказал он. — Разыскивали тебя из райкома, подводы требуют на строительство моста, немец где-то возле Узловой расшиб вдребезги.

— Вот тебе. Все до кучи, — Иван Егорович махнул рукой. — Давай, Прокофич, бери косогоны, и, кровь из носу, чтобы все жатки были в работе. А я переговорю с райкомом и приеду в поле. Пошли!

— Ваня, а обедать? — растерянно окликнула старуха. — Хоть молочка испей, голодный ведь.