Мор Йокаи - Венгерский набоб

Была у Болтаи крохотная усадебка в горах. Туда при первой тревоге и отвез он Фанни, укрыв ее там вместе с теткой.

Да много ли толку?

У Аргуса сто глаз было, Данаю в неприступную башню заключили, и все-таки галантный патрон беспутства Юпитер с носом оставил бдительных стражей. А уж коли наши благородные подражатели греческих богов изберут женщину своей жертвой, тщетно будешь ты, любезный поэт, исхитряться, как ее от них обезопасить. Хоть стальной волей надели ее, хоть алмазной добродетелью укрась – в неправдоподобие лишь впадешь, а ей не пособишь. Погуби уж лучше соблазнителя: застрели его, заколи, повесь, иначе нипочем от него не отделаешься.

В первую же неделю прознал Абеллино, где спрятали от него девушку, а через несколько дней Тереза поймала одного из слуг на том, что в книгу, читаемую Фанни, пытался он засунуть подозрительное письмецо. Слугу Болтаи тут же прогнал. Но с тех пор каждый день поджидала его какая-нибудь новость: то расфранченные господа являлись к его жилищу поохотиться, тысячью способов изловчаясь в него проникнуть, то переодетые лакеи с невинным видом предлагали свои услуги в качестве садовников или мызников – к счастью, Тереза тотчас распознавала их по плутовским рожам и захлопывала перед ними дверь. То старухи цыганки пробирались во двор и, раскидывая карты, толковали неискушенной девушке, что один знатный-презнатный барин влюбился в нее и непременно женится на ней.

Слыша каждый божий день о таких вещах, мастер свирепел, как буйвол в летний зной. Он кипел, бушевал, ребра грозился пересчитать тому, кто попадется. Но никто не попадался! Враг – легок, подвижен, умен, он неистощим на выдумки и не знает иного дела, кроме как изощряться в них, а они с его простоватым подмастерьем Шандором – как глупые, неповоротливые животные, рога только умеют выставлять да бодаться. О, эти рога у них еще очень подрастут! Не будь даже иных целей, побуждавших Абеллино к выдержке, достаточно и одной: уязвить в самое сердце этого чванного мужика-подмастерья, посмевшего драться с ним (из-за чего слух к нему так и не вернулся). Это побольнее пули будет. Сказать ему: «Ах ты, строгаль несчастный! Гляди: та, на которую ты молился, для себя берег, теперь – рабыня моя, обязанная мне улыбаться. Хоть на коленях ее умоляй, райское блаженство сули, она не взглянет, к моим опустится ногам, мне руку поцелует, чтобы я ее обнял и на адскую муку обрек! А для тебя она и после сойдет, когда мне надоест».

Не это ль и зовется жизнью?

Итак, мастер угрюмо стоял у ворот, как вдруг золоченая карета остановилась перед домом, и из нее вылез пожилой барин, поддерживаемый гайдуком.

Приблизясь с приветливым видом, барин спросил, знаком велев гайдуку остаться поодаль:

– Ремесленный мастер Болтаи не здесь ли проживает?

Тот, задумавшись глубоко, кивнул лишь вместо отлета.

– Так, может, я с самим мастером имею честь?

– Точно так, это я. Не отпираюсь, – вскинулся не очнувшийся еще от своей задумчивости Болтаи, точно его на кулачный бой вызывали.

Улыбнувшись, пожилой господин со всей предупредительностью взял мастера под руку и предложил войти в дом, поскольку им предстоит долгий разговор.

Мастер, уступая настоянию, провел гостя в самую отдаленную из комнат, усадил там и стоя приготовился слушать.

– Первым делом, – начал пожилой господин, глядя на него со странной улыбкой, – первым делом представлюсь, пройду уж через это испытание. Придется вам услышать имя, не очень для вас приятное: Янош Карпати зовут меня… Пожалуйста, можете вслух сказать, что У вас на языке, не стесняйтесь. Понимаю, это к моему племяннику относится, Беле, который в Абеллино себя перекрестил, чудак. Вы имеете все основания бранить его, ведь он несчастье принес в ваш дом.

– Не принес еще, ваша честь, – возразил Болтаи, – и, благодарение богу, не принесет.

– И я того же желаю, но что поделаешь, и черт ведь не дремлет, особенно когда о красивой девушке речь. Племянник мой похвальное намерение возымел соблазнить вашу подопечную.

– Знаю, ваша честь. Но и я глаз не спускаю с нее.

– Вы, сударь, половины тех уловок не знаете, которыми пользуются наши славные, европейски образованные молодые люди в подобных предприятиях.

– Погодите, погодите, и я могу кое-что: на затворническую жизнь обречь девушку по милости вашего племянника, шагу не позволять ей ступить одной по улице, а зайдет преследование слишком далеко, так и фабрику свою бросить, в другую часть света уехать – родину покинуть, которую я так люблю, погорячее многих, кто отцами отечества именуют себя… Но покамест, ваша милость, покамест пусть лучше не попадаются мне эти пестрые мотыльки; я ведь не дворянин, на дуэлях драться не буду: возьму и раздавлю, кто станет поперек дороги, как стекло простое раздавлю. Так можете и передать драгоценному вашему племяннику.

– Но простите, друг мой, не в моем обычае мнения разные племяннику пересказывать, и сюда я не сплетничать пришел; меня точно рассчитанный, обдуманный план привел… Я посильней вас ненавижу этого человека. Не качайте головой, говорю, как есть. Вы жили бы себе да жили, и я до скончанья века не обеспокоил бы вас, не будь сего прискорбного обстоятельства, каковое связало мои отношения с Абеллино с вашими. Он мой смертельный враг, а я его. Отцовское состояние промотал, весьма приличное, а теперь у парижского ростовщика занял несколько миллионов под заклад моей шкуры. Зная это, вы легко поймете причину столь теплых отношений между нами. Я у него мешаюсь под ногами, он на моей шее виснет… Ему хочется, чтобы я помер, а я не хочу. Повод, право же, достаточный для борьбы насмерть; но поелику жить мне все-таки поменьше, чем ему, очень уж она неравная. Он гроб вот прислал мне намедни на именины с пожеланием воспользоваться им поскорее. Теперь его именины близятся, и я ему посох нищенский пошлю в подарок – пусть пользуется подольше.

– Ваше дело, не мое, я столяр, посохов не делаю, хотите посох подарить, есть тут, по соседству, токарь один.

– Терпение, господин мастер, терпение; посох – только символ. У меня, я сказал, план есть, с коим нужно вас ознакомить. Сядьте-ка лучше рядом и выслушайте до конца; вот так. Хочется мне, чтобы Абеллино зря моей смерти дожидался: помру, но состояние достанется другому. Понимаете?

– Как не понять. Наследства лишите его!

– Ничего вы не понимаете. Имение родовое, его никому нельзя передать, оно к законному наследнику переходит, а законный наследник – пока что он. А богатое ведь наследство! О таком стоит поговорить. Полтора миллиона годового дохода.

– Полтора миллиона! – ужаснулся ремесленник, уставясь на гостя, будто не веря, что перед ним может сидеть человек, у которого такой доход.