Леопольд Захер-Мазох - Искусство стать любимым

— Я не осмеливаюсь даже мечтать об этом.

— Она такая добродетельная, или такая гордая?

— Она недосягаема для меня.

— И это, мой друг, делает вас несчастным?

— Нет, ваше величество, возможность даже просто находиться рядом с ней для меня блаженство.

— Я желаю знать, кто эта женщина, Ланской, — воскликнула Екатерина, высоко вскидывая голову. — Быстро, как ее имя?

— Это единственный вопрос, на который я не хотел бы отвечать.

— Даже в том случае, если я вам прикажу? — спросила Екатерина, мгновенно принимая исполненную величественности позу. — Я вам приказываю назвать мне имя женщины, которую вы любите, и назвать сейчас же.

— Я должен повиноваться?

Императрица утвердительно кивнула.

В ту же секунду Ланской рухнул к ее ногам.

— Простите, ваше величество, но женщина, которую я люблю, которую я боготворю…

— Говорите же, как зовут эту женщину? — в нетерпении топнув ногой, крикнула царица.

— Екатерина Вторая.

— Ланской! Вы любите меня… да возможно ль такое? — с ликованием в голосе воскликнула прекрасная деспотиня.

— О, Екатерина, да разве ж можно не полюбить вас? — отозвался Ланской, хватая ее руки и покрывая их поцелуями.

— И ты не спрашиваешь, люблю ли я тебя? Ты прав, Ланской, ты по моим глазам должен был прочитать, что ты для меня значишь. Да, Ланской, я люблю, впервые с тех пор, как появилась на свет, люблю, и ты тот, кто одолел меня, кто принес мне такую беду и одновременно одарил меня таким несказанным счастьем. Но не обо мне должна сейчас идти речь, а только о тебе, я хочу увидеть тебя счастливым, в этом заключается для меня высшая радость.

Она с неистовой нежностью обняла его, и ее уста лихорадочно слились с его устами в горячем поцелуе.

Екатерина Вторая любила, эта бесподобно красивая женщина, со шпагой в руке беспощадно свергшая с трона своего коронованного супруга, любого своего фаворита превращавшая в послушного раба своих сладострастных капризов, любила всей душой, теперь она трепетала в испуге, если видела хоть малейшую тень, омрачившую чело возлюбленного, и денно и нощно, во сне и наяву была воодушевлена только тем, как бы его осчастливить.

Потянулись часы нескончаемого блаженства, которые Екатерина Вторая проводила с красивым, достойным любви Ланским, зимой в великолепно обставленном Эрмитаже, а летом в милом ее сердцу Царском Селе. Ни один человек не узнал бы в этой любящей женщине, которая, нежно прильнув к возлюбленному, пролетала мимо в санях, или серебристо-белыми лунными ночами покачивалась с ним в челне на глади уснувшего пруда, которая в роскошном будуаре стояла перед ним на коленях и все никак не могла досыта наглядеться на его лицо, да она и заснуть-то не могла, пока он не покачает ее голову в своих ладонях, словом, в этой преданной, мечтательной, исполненной доброты и самопожертвования женщине никто бы сейчас не узнал деспотиню, похоть которой на несколько более высоком уровне возрождала вакханалии Агриппины и Мессалины, [8] Агриппина Юлия Младшая (15–59), римская императрица, дочь Германика и Агриппины Старшей. От ее первого брака с Гнеем Димицием Агенобарбом родился будущий император Нерон. В 49 г. вышла замуж за своего дядю, императора Клавдия, которого в 54 г. отравила, чтобы посадить на трон Нерона. Позднее, желая избавиться от ее политического влияния, Нерон приказал своим слугам убить ее в Байях. Мессалина (род. ок. 25 г.), третья жена римского императора Клавдия, одна из наиболее известных развратниц эпохи Империи. Снискала репутацию распутной, властной, коварной и жестокой женщины. В отсутствие Клавдия вышла замуж за Г. Силия, заговор с ним был раскрыт, и в 48 г. Мессалина была казнена по приказу Клавдия. а жестокость — зверства Нерона.

— Она любит Ланского, как никого еще не любила, — говорил своей супруге князь Дашков.

— Скажи лучше, что Ланской первый, кого она вообще любит, — отвечала княгиня, — и эта женщина, давно уже являвшая нам самые блестящие образцы гениальности, ума, мужественности, решимости и несгибаемости, вдруг поражает нас тем, чего мы меньше всего от нее ожидали: большим, добрым и нежным сердцем.

Власть, которую Ланской приобрел над Екатериной Второй, была неограниченной и беспримерной, однако всеобщая любовь к нему окружающих указывала на то, что он никоим образом не злоупотреблял ею. Если императрица одаривала его, то происходило это всегда вопреки его воле, и он всякий раз выглядел сконфуженным и растерянным. Когда по ее приказу напротив Зимнего дворца был выстроен дворец для него, он долгое время избегал показываться на людях, и с уст его не слетело ни одного слова благодарности, но когда она подарила свой мраморный бюст княгине Дашковой, он проливал слезы, ибо так безумно любил Екатерину, что даже безжизненное холодное изваяние не желал уступать кому-то другому.

Счастье этой единственной в жизни Екатерины любви было олицетворением поэзии, и как настоящая поэзия не может обойтись без трагизма, так и этот волшебный сон завершился скоро и злополучно.

Подобно всякому человеку Екатерина Вторая носила в себе свою судьбу, свой рок. Ее руки были обагрены кровью, и на челе ее лежала печать проклятия. Ее любовь оказалась столь же смертоносной, как и ее ненависть.

Свыше ей был отмерен только год любви Ланского. Внезапно тяжелая болезнь подкосила его, и он начал медленно увядать. К нему были вызваны известнейшие врачи, но их искусство оказалось бессильным перед смертельным недугом красивого юноши.

Императрица была близка к отчаянию. Испробовав все средства для спасения своего возлюбленного и зная, что все равно потеряет его, ей оставалось только одно: скрасить его последние дни своей любовью, преобразить их тем, что может предложить ему не императрица, а лишь ласковая верная женщина.

Она ухаживала за ним как жена за любимым супругом, как мать за своим ребенком.

Несколько недель она день и ночь не отходила от постели, он не принимал ни капли лекарства из других рук, она держала тарелку, из которой он ел, бокал, из которого он пил, она неустанно поправляла страдальцу подушки, чтобы ему было легче дышать.

На время, пока Ланской боролся со смертью, управление самой крупной европейской империей заметно ослабло, скипетр уже не сжимала до толе по-мужски уверенная рука Екатерины, и эта властолюбивая, жадная до плотских утех женщина нынче могла только молиться и плакать.

— Я умираю, — однажды утром произнес Ланской своим мягким голосом, — но печалюсь я не о своей молодой жизни, в этом сплетении времени, которое мне было даровано судьбой провести рядом с тобой, я был нежданно облагодетельствован всем земным счастьем, как никакой другой человек, даже проживший долголетнюю жизнь патриарха.