Дзюнъитиро Танидзаки - ЛЮБОВЬ ГЛУПЦА

— Да, ты в самом выгодном положении!

— Послушай, ты же не собираешься просидеть так всю ночь? А как же, когда ты ляжешь?

— Вот уж не знаю… В чью сторону мне лечь головой? К Хама-сану? Или, может быть, к Дзёдзи-сану?

Наоми, «чтобы никому не было обидно», поворачивала ноги то ко мне, то к Хамаде и долго ворочалась на постели.

— Повернусь к Хамаде, — сказала она.

— А мне все равно, ложись головой куда хочешь!

— Ну нет, так дело не пойдет… Тебе хорошо, Матян, ты в середине, а мне так вовсе не безразлично.

— В самом деле? Хорошо, Хама-кун, тогда я лягу головой к тебе…

— Видишь ли, это тоже как-то неудобно… Ляжешь головой ко мне — Кавай-сан обидится, ляжешь к Кавай-сану — я буду волноваться…

— И потом, эта женщина спит ужасно беспокойно, — опять вмешался Кумагай. — Ночью она начнет пинать ногами того, к кому придутся ноги…

— Это правда, Кавай-сан? Она действительно так беспокойно спит?

— Да, очень…

— Эй, Хамада!

— Ну?

— Он спросонок ей подошвы лижет! — И Кумагай громко захохотал.

— Ну и что ж тут такого? Дзёдзи-сан всегда говорит, что ему больше нравятся мои ножки, чем даже лицо…

— Это своего рода фетишизм!

— Но это правда… Ведь правда же, Дзёдзи-сан? Вы больше всего любите мои ноги, да? — Затем, заявив, что все должно быть «по справедливости», она стала каждые пять минут вертеться на постели, ложась головой то в одну, то в другую сторону.

— А теперь черед Хама-сана! — говорила она, волчком вертясь на постели. Поворачиваясь, она поднимала ноги кверху, так что они упирались в сетку, швыряла подушку на другой конец матраца, вертелась с поистине тюленьей энергией, так что край сетки, из-под которого матрац и без того вылезал чуть ли не наполовину, загнулся, и в сетку налетело множество москитов.

— О, черт! Кусаются! — Приподнявшись, Кумагай стал бить москитов. Кто-то наступил на край сетки и повалил подставку. Чтобы поправить подставку и снова повесить сетку, потребовалось немало времени. Когда наконец закончился весь этот переполох, небо на востоке уже посветлело. Шум дождя, свист ветра, храп спящего рядом Кумагая…

Прислушиваясь к этим звукам, я, кажется, все-таки ненадолго задремал, но вскоре снова открыл глаза. В комнате, где было бы тесно спать даже двоим, стоял сладкий запах духов и пота, которым пропахла вся одежда Наоми. А сегодня, когда здесь улеглись еще двое здоровенных мужчин, и вовсе нечем было дышать, было душно и жарко, как бывает перед землетрясением.

Когда Кумагай время от времени поворачивался во сне, меня касалась то его потная рука, то колено. А Наоми? Ее подушка лежала у моей головы, но на подушке покоилась нога, а ступня другой, согнутой в колене, была подсунута под мой матрац, голова склонилась к Хамаде, руки широко раскинуты в стороны. Видно, даже эта вертушка устала и спала теперь крепким сном.

— Наоми-тян… — тихонько прошептал я, прислушиваясь к дыханию спящих, и осторожно погладил ее ногу, засунутую под мой матрац. О, эти ноги, эти сладко спящие прекрасные белоснежные ножки, они мои, да, конечно, мои, я каждый вечер мыл их с мылом в горячей воде с тех самых пор, когда она была еще девочкой. Эта мягкая кожа! За эти годы Наоми так быстро выросла, но ее ножки остались все такими же маленькими и милыми, как будто совсем не увеличились в размере… Да, вот и большой палец — он все такой же. И мизинец, и округлая пятка, и высокий подъем — все прежнее, такое же, как и раньше. И я невольно прикоснулся к ноге губами… Когда совсем рассвело, я, как видно, опять уснул, но вскоре меня разбудил громкий смех — Наоми совала мне в нос свернутую бумажную трубочку.

— Ну что, Дзёдзи-сан, проснулись?

— Да… Который час?

— Уже половина одиннадцатого. Но зачем нам вставать? Давайте спать, пока пушка не возвестит полдень!

Дождь прекратился. Воскресное небо было чистым и голубым, но в комнате все еще было душно.

Никто в компании не должен был знать о моей беспутной жизни. Моя жизнь отчетливо разделялась на две части: одну часть я проводил на службе, другую — дома. Конечно, образ Наоми не покидал меня даже во время работы, но это не мешало мне трудиться, да и другие ничего не могли бы заметить. Я думал, что в глазах сослуживцев я по-прежнему «праведник».

Но я ошибался. Однажды пасмурным вечером, в конце дождливого сезона, один из моих сослуживцев, инженер Намикава, перед отъездом в заграничную командировку устроил прощальный банкет в ресторане «Сэйёкэн», в квартале Цукидзи. Как всегда, я присутствовал только по обязанности, не больше. Когда кончился обед, прекратились тосты за десертом и все перешли в курительную, чтобы выпить ликер и поболтать, я поднялся, намереваясь уйти.

— Э, Дзёдзи-сан, присядьте-ка на минутку! — смеясь, окликнул меня С. Он был слегка навеселе. Несколько человек, сидевших на диване, бесцеремонно усадили меня в середину.

— Не удирайте! Вы, кажется, куда-то спешите, несмотря на проливной дождь? — сказал С. Он взглянул на меня и опять рассмеялся.

— Не в том дело, но…

— Так что же, прямо домой? — Это спросил X.

— Виноват, но я должен проститься, — я живу в Омори. В такую погоду дороги плохи. Нужно поторопиться, иначе не достать рикшу.

— Хитро расписывает, — со смехом вмешался Т. — Ой, Кавай-кун, нам уже известны ваши проделки!

— О чем это вы?… — спросил я. Что означало слово «проделки»? Я несколько растерялся.

— Ну и удивился же я! А я-то был уверен, что вы святой! — вытянув шею, произнес К.

— Вот так так! Ну, если уж Кавай-кун стал танцевать, значит, времена изменились!

— Ой, Кавай-кун! — зашептал мне на ухо С. — Кто эта красавица, которую вы сопровождаете? Познакомьте нас с ней.

— Нет. Это совсем не такая женщина! — сказал я.

— Но ведь говорили, что это актриса Тэйгэки… Разве нет? Говорили еще, что она — киноактриса… и как будто бы не японка? Расскажите же нам о ней! Пока не расскажете, не отпустим!

Я сделал недовольное лицо и плотно сжал губы. Не обращая на это внимания, С, вплотную придвинувшись ко мне, стал серьезно расспрашивать:

— Нет, вы скажите, ее можно приглашать только на танцы?

Еще немножко, и я обругал бы его. Я думал, что никто ничего не замечал, но, к моему удивлению, они не только все пронюхали, но, судя по тону известного гуляки С. не считают нас мужем и женой и думают, что Наоми из тех женщин, которых можно позвать куда угодно…

«Болван! Как ты смеешь спрашивать про мою жену, можно ли ее «приглашать»?» — готов был закричать я при таком оскорблении. Я невольно изменился в лице.

— Эй, Кавай-кун, нет, серьезно, скажите нам! — и, пользуясь моим добродушием и окончательно обнаглев, X. обернулся к К.: — Слушай, К., от кого ты слыхал об этом?

— От студента университета Кэйо.