Чарльз Диккенс - Домби и сын

Миссъ Токсъ сидѣла на окнѣ, погруженная въ сладкое раздумье. Она думала о своемъ добродѣтельномъ папенькѣ, м-рѣ Токсѣ, который всю жизнь ловилъ контрабандистовъ со славою и честью и скончался какъ христіанинъ въ объятіяхъ неутѣшнаго семейства. Она провела свое дѣтство на морской пристани, вдыхая запахъ смолы и топленаго сала. Счастливое время, золотое время! Гдѣ теперь эти прелестные луга, покрытые незабудками и лиліями, луга, на которыхъ паслись коровы, заготовляя матеріалъ для сливочнаго масла! Куда дѣвались эти румяные юноши въ нанковыхъ курткахъ, для которыхъ миссъ Токсъ въ бывалые годы плела вѣнки изъ незабудокъ и дѣлала букеты изъ фіалокъ. Они исчезли, зти юноши въ нанковыхъ курткахъ, исчезли и съ вѣнками, и съ пламенными клятвами въ ненарушимой вѣрности до гробовой доски! О время, время!.. О нанковыя куртки!..

Миссъ Токсъ вздохнула изъ глубины души, посмотрѣла на трактирную вывѣску, на чирикающихъ воробьевъ и снова задумалась, — задумалась о своей покойной маменькѣ, о ея умилительныхъ добродѣтеляхъ и сильныхъ ревматизмахъ. Въ эту минуту передъ самымъ окномъ прошелъ дюжій колченогій мужчина съ огромной корзиной на головѣ и кричалъ во весь ротъ: "Цвѣты — ландыши, цвѣты — маргаритки, сударыня!" Миссъ Токсъ отвернулась, покачала головой, и мысль о скоротечности человѣческой жизни, неизвѣстно почему, возникла въ ея умѣ со всѣми доказательствами относительно непрочности мірскихъ благъ. Придетъ, и скоро придетъ пора, когда завянетъ и она, Лукреція Токсъ, завянетъ какъ маргаритка, сорванная безжалостной рукою! Да, завянетъ.

И отъ полевой маргаритки мысли миссъ Токсъ незамѣтно перешли къ м-ру Домби, вѣроятно потому, что майоръ уже воротился и учтиво раскланивался съ нею изъ своего окна: иначе какая же другая связь могла быть между маргариткой и мромъ Домби? "Каковъ-то онъ теперь послѣ своего путешествія? — думала миссъ Токсъ. — Успокоилась ли его страждущая душа? Думаетъ ли онъ жениться во второй разъ, и если думаетъ, на комъ? Какой женщинѣ суждено сдѣлаться второю супругою м-ра Домби?"

Яркій румянецъ — погода была жаркая — покрылъ задумчивое лицо миссъ Токсъ, и она съ изумленіемъ замѣтила въ себѣ эту странную перемѣну, когда увидѣла въ каминномъ зеркалѣ отраженіе своего лица. Румянецъ, еще болѣе яркій, зардѣлся на ея щекахъ, когда появилась на Княгининомъ Лугу небольщая карета, подъѣхавшая прямо къ ея дому. Миссъ Токсъ поспѣшно встала, схватила маленькія ножницы и принялась съ большимъ усердіемъ подрѣзывать растенія въ ту минуту, когда вошла въ гостиную м-съ Чиккъ.

— Какъ ваше драгоцѣнное здоровье, милый другъ? — воскликнула миссъ Токсъ, встрѣчая гостью съ распростертыми объятіями.

Какая-то величественная важность отражалась на этотъ разъ во всей фигурѣ м-съ Чиккъ; однако-жъ она обняла своего милаго друга, поцѣловала и сказала съ нѣкоторою торжественностью:

— Благодарю васъ, Лукреція. Я совершенно здорова. Надѣюсь, и вы также. Кге!

Односложный кашель м-съ Чиккъ совершенно особаго свойства служилъ, казалось, предисловіемъ къ настоящему кашлю.

— Сегодня вы очень рано пріѣхали, моя милая, — сказала миссъ Токсъ, — какъ я вамъ благодарна! Не хотите ли позавтракать?

— Благодарю васъ, Лукреція. Братъ мой вернулся изъ Лемингтона, и я завтракала сегодня вмѣстѣ съ нимъ. Кге!

Говоря это, м-съ Чиккъ осматривалась кругомъ по всѣмъ направленіямъ, какъ будто видѣла въ первый разъ уютную комнату своей подруги.

— Надѣюсь, моя милая, теперь получше вашему братцу?

— Благодарю васъ, Лукреція, ему гораздо лучше. Кге!

— Ахъ, милая Луиза, васъ очень безпокоитъ этотъ кашель. Остерегайтесь, мой безцѣнный другъ.

— Благодарю васъ, Лукреція, это ничего. Такъ бываетъ со мной всегда передъ перемѣною погоды. Мы должны ожидать перемѣны.

— Въ погодѣ? — спросила миссъ Токсъ наивнымъ тономъ.

— Во всемъ, — возразила м-съ Чиккъ. — Конечно должны, и свѣтъ не можетъ обойтись безъ перемѣнъ. Лукреція, кто будетъ противорѣчить этой истинѣ, покажетъ только, что y него голова не на своемъ мѣстѣ. Перемѣны, говорю я, были, есть и будутъ! Пусть покажутъ мнѣ хоть одну вещь, которая не измѣняется. Боже мой, Боже мой! Даже шелковичный червь — насѣкомое безсмысленное, безъ чувства, безъ ума, безъ памяти — безпрестанно подвергается самымъ неожиданнымъ и самымъ удивительнымъ перемѣнамъ. Да!

— Какая тонкая, удивительная наблюдательность! Несравненная Луиза всегда вѣрна самой себѣ!

— Благодарю васъ, Лукреція. Вы говорите и думаете искренно, я увѣрена въ этомъ. Надѣюсь, ничто въ свѣтѣ не заставитъ насъ перемѣнить мнѣніе другъ о другѣ.

— О, конечно, моя милая! — возразила миссъ Токсъ.

М-съ Чиккъ откашлянулась, какъ прежде, и принялась выводить на коврѣ разныя фигуры костянымъ концомъ своего зонтика. Миссъ Токсъ, привыкшая къ раздражительности своей прекрасной подруги, воспользовалась этой паузой, чтобы перемѣнить разговоръ.

— Кстати, моя милая, вы, кажется, пріѣхали не однѣ, — сказала миссъ Токсъ, — въ каретѣ я замѣтила лицо вашего супруга.

— Да, м-ръ Чиккъ въ каретѣ. Пусть онъ тамъ и остается. У него газета, которая займетъ его слишкомъ на два часа. Вы можете, Лукреція, подрѣзывать ваши цвѣты, a я посижу и отдохну.

— Несравненная Луиза понимаетъ, что всякія церемоніи безполезны между такими друзьями, какъ мы. Слѣдовательно…

Но заключеніе договорено не словами, a самымъ дѣломъ. Миссъ Токсъ надѣла перчатки, вооружилась ножницами и начала съ микроскопической заботливостью подстригать растенія. М-съ Чиккъ, склонивъ голову на одну сторону, просидѣла нѣсколько минутъ не говоря ни одного слова и продолжая выводить фигуры на коврѣ.

— Флоренса тоже вернулась домой изъ гостей, и я должна сказать, что Флоренса уже слишкомъ давно ведетъ одинокую жизнь, — заговорила наконецъ м-съ Чиккъ строгимъ и торжественнымъ тономъ, — да, слишкомъ давно. Въ этомъ не слѣдуетъ и сомнѣваться, и тотъ потерялъ бы всякое уваженіе въ моихъ глазахъ, кто сталъ бы противорѣчить этому мнѣнію. Многое можно измѣнить, но не все. Кто станетъ съ этимъ спорить? Я, съ своей стороны, не могу наперекоръ очевидности и разсудку приневоливать своихъ чувствъ.

— О конечно, моя милая, какъ это можно! — подтвердила миссъ Токсъ, не совсѣмъ понимая, или, правильнѣе, вовсе не понимая таинственныхъ рѣчей прекрасной подруги.

— Флоренса — странная дѣвушка; это я говорила всегда, и братъ мой, конечно, не виноватъ, что чувствуетъ нѣкоторую неловкость въ ея присутствіи. Желала бы я знать, кто осмѣлится обвинять Павла Домби? A между тѣмъ что-жъ ему дѣлать послѣ всѣхъ этихъ горестныхъ происшествій, случившихся въ нашей семьѣ? Тутъ одинъ отвѣтъ. Онъ долженъ сдѣлать усиліе. Павелъ Домби въ этомъ случаѣ даже обязанъ сдѣлать усиліе. Наша семья всегда отличалась усиліями, a Павелъ теперь глава семьи, единственный ея представитель. Да, единственный, ибо что такое я? Ничто, или почти ничто!