Чарльз Диккенс - Домби и сын

— Я, дурнымъ поведеніемъ. Я ни въ чемъ не обвиняю тебя.

— Это очень мило съ твоей стороны не обвинять меня, — возразилъ главный приказчикъ, выставляя на показъ свои блистательные зубы. — Ну, продолжай!

— Хотя узы братства, говорю я, давно разорваны между нами, однако я убѣдительно прошу не осыпать меня безполезными упреками и не перетолковывать моихъ словъ. Я хотѣлъ только замѣтить, что несправедливо было бы съ твоей стороны предположеніе, что только ты одинъ лично уважаешь м-ра Домби, хотя, разумѣется, ты болѣе всѣхъ насъ имѣешь причинъ дорожить благосостояніемъ фирмы: ты поставленъ здѣсь выше всѣхъ, удостоенъ полной довѣренности, обогащенъ и осыпанъ всѣми милостями, и м-ръ Домби обходится съ тобою, какъ съ товарищемъ и другомъ. Но, при всемъ томъ, я нравственно убѣжденъ и повторяю еще, что всѣ здѣсь уважаютъ представителя фирмы.

— Ты лжешь! — закричалъ приказчикъ, вспыхнувъ отъ гнѣва. — Ты подлый лицемѣръ, Джонъ Каркеръ, и я повторяю, что ты лжешь!

— Остановись, Джемсъ! что ты разумѣешь подъ этими обидными словами?

— A вотъ видишь ли, любезный, что я подъ этимъ разумѣю, — отвѣчалъ приказчикъ, показывая брату оконечность указательнаго пальца. — Ты можешь сколько тебѣ угодно надѣвать маску подлѣйшаго лицемѣра, я вижу тебя насквозь и знаю наизусть свычаи и обычаи всей конторской сволочи. Нѣтъ здѣсь ни одного человѣка, отъ меня до послѣдняго молокососа, который бы сколько-нибудь уважалъ хозяина этихъ заведеній. Всѣ ненавидятъ Домби и втихомолку посылаютъ ему тысячи чертей. Чѣмъ кто ближе къ его милостямъ, тѣмъ ближе къ его нахальству. Всѣ и каждый удаляются отъ него по мѣрѣ приближенія къ нему, и будь y кого побольше смѣлости, тотъ открыто возсталъ бы противъ этого гордеца. Вотъ какой здѣсь законъ!

Джонъ, начинавшій, въ свою очередь, горячиться, до того былъ теперь изумленъ послѣдними словами брата, что нѣсколько времени не могъ выговорить ни слова.

— Не знаю, — сказалъ онъ наконецъ, приходя мало-по-малу въ себя, — не знаю, кто такъ неудачно принялъ на себя трудъ нашептывать тебѣ всѣ эти небылицы, и не понимаю, зачѣмъ именно меня, a не другого кого ловишь ты на удочку… Не запирайся, я очень хорошо вижу, что ты испытываешь меня и вывѣдываешь. Твое обращеніе и манеры, совсѣмъ тебѣ несвойственныя, ясно подтверждаютъ это. Но какъ бы то ни было, ты обманутъ, Джемсъ Каркеръ.

— Разумѣется, я очень хорошо знаю, что обманутъ.

— Только не мною, въ этомъ можно присягнуть. Обманываютъ тебя или шпіоны, если оии y тебя есть, или собственныя мысли и подозрѣнія.

— У меня нѣтъ подозрѣній, — съ живостью возразилъ главный приказчикъ. — Мои догадки — достовѣрность. У всѣхъ васъ одна и та же пѣсня. Всѣ вы — низкія, презрѣнныя, гадкія собаки, воете на одинъ тонъ и виляете однимъ хвостомъ. Знаю я васъ!

Джонъ Каркеръ удалился, не сказавъ ни слова, и затворилъ дверь. Главный приказчикъ пододвинулъ къ камину стулъ и началъ тихонько разгребать уголь кочергой.

— Канальи, бестіи, мошенники, плуты! — восклицалъ на досугѣ м-ръ Каркеръ, выставляя для собственнаго удовольствія свои перловые зубы. — Нѣтъ изъ нихъ ни одного, который бы не прикинулся обиженнымъ и оскорбленнымъ… какъ! Да будь y нихъ сила, власть и умѣніе, они бы въ прахъ уничтожили этого Домби и разбросали бы его кости съ такимъ же хладнокровіемъ, какъ я вотъ выгребаю этотъ пепелъ.

Разсѣявъ за рѣшеткой остатки пепла, м-ръ Каркеръ любовался на свое произведеніе съ задумчивой улыбкой.

— A для нихъ вѣдь нѣтъ еще этой женщины, которая рисуется въ перспективѣ блистательной наградой, — прибавилъ онъ торжественнымъ тономъ. — Мы шли напроломъ черезъ рогатки гордости и высокомѣрія, — этого не должно забывать. Каково было наше знакомство? Да, чортъ побери!

Съ этимъ онъ впалъ въ глубокое раздумье и долго просидѣлъ, повѣсивъ голову надъ почернѣвшей рѣшеткой. Наконецъ, онъ всталъ, надѣлъ шляпу и перчатки и вышелъ изъ комнаты. Была уже ночь. М-ръ Каркеръ сѣлъ на коня и поѣхалъ по освѣщеннымъ улицамъ.

Подъѣхавъ къ дому м-ръ Домби, Каркеръ взглянулъ на верхнее окно, гдѣ, бывало, онъ наблюдалъ Флоренсу съ ея собакой. Въ окнѣ не было свѣта; Каркеръ улыбнулся и небрежно повелъ глазами по всему фасаду великолѣпнаго чертога.

— Было время, — сказалъ онъ, — когда не безъ удовольствія наблюдалъ я и тебя, маленькая звѣзда, наводя тѣни по мѣрѣ надобности и окружая тебя облаками! Но теперь на горизонтѣ яркая планета, и ты потерялась въ ея свѣтѣ.

Онъ поворотилъ за уголъ бѣлоногаго коня и отыскалъ глазами одно изъ многочисленныхъ оконъ на переулочной сторонѣ дома. Другія мысли, другія воспоминанія пробудились въ его душѣ: какая-то гордая, величественная фигура, рука въ перчаткѣ, перья изъ крыла прекрасной птицы, разсѣянныя по полу, бѣлая грудь, волновавшаяся подъ платьемъ, какъ будто отъ приближенія бури… Постоявъ съ минуту, м-ръ Каркеръ поворотилъ назадъ и быстро помчался впередъ по темнымъ и опустѣлымъ паркамъ.

Роковое сцѣпленіе обстоятельствъ! Гордая женщина ненавидѣла его всѣми силами души и между тѣмъ исподволь должна была привыкнуть къ его обществу, и вотъ теперь онъ — единственный человѣкъ, который присвоилъ себѣ право разговаривать съ ней о ея супругѣ и о собственномъ ея униженіи въ своихъ же глазахъ! Она знала его въ совершенствѣ, точно такъ же, какъ и онъ ее зналъ, и поэтому между ними не могло быть никакой довѣрчивости, a между тѣмъ, несмотря на эту глубокую ненависть, онъ съ каждымъ днемъ подходилъ къ ней ближе. Несмотря на глубокую ненависть! Haпротивъ, очень смотря: на днѣ этого чувства, зоркій и грозный глазъ ея смутно прозиралъ зародышъ отмщенія, которое съ нѣкотораго времени мрачнымъ пятномъ запало въ ея душу.

И неужели призракъ этой женщины носился въ его воображеніи, когда онъ стремглавъ летѣлъ по опустѣлому пространству? И былъ этотъ призракъ вѣренъ дѣйствительности?

Да. Онъ воображаль ее точно такою, какъ она была. Ея гордость, отвращеніе, ненависть были для него столько же ясны, какъ ея красота. Ничто съ такою отчетливою вѣрностью онь не представлялъ, какъ ея ненависть къ себѣ. Она то горделиво отталкивала его повелительнымъ жестомъ, то иногда бросалась къ ногамъ его лошади и уничтожалась во прахѣ; но какъ бы ни было, она всегда являлась его умственному взору безъ маски, безъ прикрасъ, и онъ наблюдалъ ее на опасномъ пути, по которому она проходила.

Время не укоротило барьера между м-ромъ Домби и его женой. Утѣшитель скорбящихъ и укротитель гнѣвныхъ, благодѣтельное время нисколько не помогало этой четѣ, связанной не розовою цѣпью, a желѣзными кандалами, натиравшими до крови и костей ихъ крѣпкія руки, стремившіяся съ каждымъ днемъ высвободиться отъ насильственнаго ига и разойтись въ противоположныя стороны. Разнородная ихъ гордость, обращенная на разные предметы, была однакожъ совершенно равна въ степени своей упругости и силы, и отъ ихъ кремнистаго столкновенія мгновенно вспыхивалъ между ними огонь, который горѣлъ или тлѣлся, смотря по обстоятельствамъ, но сожигаль непремѣнно все, къ чему ни прикасался, и осыпалъ, такимъ образомъ, грудами пепла тернистый путь злополучнаго брака.