Чарльз Диккенс - Домби и сын

— Вы вели аккуратный счетъ всѣмъ этимъ матеріямъ, надо отдать вамъ справедливость. Ну, сударыня, продолжайте. Впередъ, прекрасная Эдиѳь! Для вашего супруга это хоть куда… бѣдный Домби…

— Ты былъ его совѣтникомъ, льстецомъ и другомъ, и этого слишкомъ довольно, чтобы презирать васъ обоихъ, хотя бы всѣ другія причины роковой ненависти разлетѣлись въ дребезги! — сказала Эдиѳь съ такимъ гордымъ презрѣніемъ, отъ котораго онъ невольно затрепеталъ.

— Такъ неужели только для этого вы убѣжали со мной? — спросилъ м-ръ Каркеръ, дѣлая судорожное движеніе.

— Да, и это послѣдній разъ мы стоимъ здѣсь другъ передъ другомъ, лицомъ къ лицу. Злодѣй! Мы въ полночь встрѣтились и въ полночь разстанемся. Ни одной минуты не остаюсь я послѣ того, какъ выговорю свое послѣднее слово.

Онъ схватился рукою за столъ и бросилъ на нее свой безобразнѣйшій взглядъ, но не тронулся съ мѣста и не произнесъ никакой угрозы.

— Я женщина, закаленная въ униженіи и безславіи съ первыхъ лѣтъ моего несчастнаго дѣтства, — продолжала Эдиѳь, выступая впередъ съ своими сверкающими глазами. — Меня выставляли на показъ и отвергали, навязывали встрѣчнымъ покупщикамъ, продавали и оцѣнивали до тѣхъ поръ, пока душа зачахла отъ стыда и заклеймилась позоромъ. Не было во мнѣ природной граціи или пріобрѣтеннаго таланта, которые бы служили для меня утѣшеніемъ и отрадой: ихъ разбрасывали и вывѣшивали всюду, чтобы надбавить мнѣ цѣну, точь-въ-точь, какъ дѣлаетъ съ своимъ товаромъ какой-нибудь площадной крикунъ. Мои бѣдные, гордые пріятели любовались мною и одобряли эти сцены, и всякая связь между нами замерла въ моей груди. Нѣтъ изъ нихъ ни одного, который бы въ моихъ глазахъ стоилъ больше комнатной собаки. Я стояла одна во всемъ свѣтѣ и отлично понимала, какъ пустъ для меня этотъ міръ, и какъ, въ свою очередь, я пуста для него. Вы это знаете, сэръ, и понимаете, что мнѣ нечего было гордиться этой славой.

— Да, я воображалъ это, — замѣтилъ м-ръ Каркеръ.

— И разсчитывали на это, — прибавила она, — и преслѣдовали меня. Хладнокровная ко всему на свѣтѣ и проникнутая совершеннымъ презрѣніемъ къ безжалостнымъ орудіямъ, истребившимъ во мнѣ человѣческія чувства, я не могла не знать, что супружеская связь, какая бы ни была, прекратитъ, по крайней мѣрѣ, этотъ постыдный торгъ, доступный для всякаго вѣтрогона, который нагло позволялъ себѣ браковать и безславить выставленную жертву. Вотъ почему, въ свою очередь, я сама согласилась на низкій торгъ, какъ презрѣнная женщина съ веревкою на шеѣ, которую пьяный мужъ продаетъ на какой-нибудь торговой площади среди бѣлаго дня. Вы это знаете.

— Да, — сказалъ Каркеръ, выставляя всѣ свои зубы, — я это знаю.

— И ты разсчитывалъ на это и преслѣдовалъ меня, — повторила Эдиѳь съ большой выразительностью. — Съ первыхъ дней замужества на дорогѣ моей жизни очутился низкій извергъ, неслыханный и неожиданный, который опуталъ меня такимъ новымъ стыдомъ, что мнѣ невольно показалось, будто до той поры я еще не была знакома ни съ какимъ униженіемъ. Его преслѣдованія, прикрытыя змѣиной лестью, были до того безсовѣстны и наглы, что самыя низкія ругательства не могли болѣе унизить выбранной жертвы. Этотъ стыдъ самъ супругъ утвердилъ за мною, онъ самъ погрузилъ меня въ него собственными руками и по собственной волѣ сотню разъ повторилъ убійственныя условія моего позора. И вотъ, дикій сумасбродъ и его палачъ совмѣстными силами нарушили мой покой, затормошили меня, загнали, перебрасывая, какъ мячикъ другъ отъ друга, и, наконецъ, съ неутолимымъ варварствомъ выгнали меня изъ послѣдняго убѣжища любви и благородства, убѣжища, откуда, скрѣпивъ сердце, мнѣ слѣдовало удалиться, подъ опасеніемъ сгубить окончательно невинное созданіе, чуждое всѣхъ этихъ пронырствъ и лишенное всякой защиты и покровительства въ чудовищномъ домѣ. Мудрено ли, что я возненавидѣла обоихъ вмѣстѣ съ одинаковой силой.

Она стояла теперь въ полномъ торжествѣ своей негодующей красоты, и м-ръ Каркеръ наблюдалъ ее съ напряженнымъ вниманіемъ. Она была рѣшительна, неукротима, и было ясно, что онъ казался въ ея глазахъ не страшнѣе червяка.

— Должна ли я говорить о супружеской чести или о сознаніи своего долга? Зачѣмъ? Это — пустой звукъ для твоихъ ушей, пустой звукъ и для меня. Но если я скажу тебѣ, что малѣйшее прикосновеніе твоей руки леденитъ мою кровь антипатіей, что я возненавидѣла тебя съ первыхъ минутъ нашего свиданія, и отвращеніе мое возростало съ каждымъ днемъ по мѣрѣ нашего знакомства; если скажу, наконецъ, что въ настоящую минуту ты въ моихъ глазахъ самый омерзительный предметъ, которому нѣтъ ничего подобнаго между пресмыкающимися гадами, что изъ этого выйдетъ?

Каркеръ улыбнулся кое-какъ и сквозь зубы проговорилъ.

— Ну, моя королева, что изъ этого выйдетъ?

— Что происходило въ ту ночь, когда, ободреныый домашней сценой, ты осмѣлился придти въ мою комнату и говорить со мною?

Каркеръ пожалъ плечами и улыбнулся опять.

— Что тогда происходило? — повторила Эдиѳь.

— У васъ отличная память, м-съ Домби, и, я не сомнѣваюсь, вы это помните.

— Да, очень помню. Слушай же. Предложивъ тогда это бѣгство, — то есть по твоему выходило, что это бѣгство должно было состояться, — ты сказалъ мнѣ, что я погибла, ни больше, ни меньше, погибла потому, что ты былъ въ моей комнатѣ въ глухую полночь, что объ этомъ — стоило тебѣ захотѣть — тотчасъ же узнаетъ весь домъ, что и прежде не разъ я оставалась съ тобой наединѣ, что я призналась тебѣ сама въ страшной ненависти къ своему супругу, что, наконецъ, однимъ словомъ, моя репутація въ твоихъ рукахъ, и ты можешь, при первомь удобномъ случаѣ, оклеветать жертву.

— Всякія хитрости позволены въ любви, говоритъ старинная пословица, — прервалъ Каркеръ, улыбаясь.

— Съ этой роковой ночи, — продолжала Эдиѳь, — разомъ и навсегда окончилась моя продолжительная борьба съ тѣмъ, что отнюдь не было уваженіемъ къ моему доброму имени, — я и сама не знаю, что это было, — можетъ, отдаленная надежда пріютиться опять какъ-нибудь въ этомъ послѣднемъ убѣжищѣ, изъ котораго меня выгнали. Съ этой поры разъ и навсегда исчезли въ душѣ всякія чувства, кромѣ гнѣва, ненависти и мщенія, и вотъ однимъ и тѣмъ же ударомъ я повергла въ прахъ твоего горделиваго владыку и привела тебя самого въ это поэтическое мѣсто, гдѣ ты смотришь на меня во всѣ глаза, понимая, наконецъ, чего я добивалась.

Онъ вскочилъ съ своего стула съ ужасными проклятіями. Она опять приставила къ груди свою руку; ея пальцы не дрожали, и ни одинъ волосъ не шевелился на ея головѣ. Онъ и она стояли неподвижно, ихъ раздѣляли столъ и одинъ стулъ.

— Если я забываю, что этотъ человѣкъ — да проститъ меня Богъ! — прикасался къ моимъ губамъ своими гадкими губами и держалъ меня въ объятіяхъ въ ту роковую ночь, — продолжала Эдиѳь, указывая на него, — если я забываю гнусный поцѣлуй, осквернившій мою щеку, это значитъ, супругъ мой, что я съ тобою развелась и хочу истребить изъ своей памяти послѣдніе два года своей жизни, хочу исправить, что было сдѣлано и вывести изъ заблужденія! Забываю и свою встрѣчу съ тобою, милая Флоренса, когда ты, въ простотѣ невиннаго сердца, простирала ко мнѣ свои объятія и хотѣла приставить свое личико къ этой опозоренной щекѣ, на которой еще пылалъ адскимъ пламенемъ гнусный поцѣлуй этого изверга; забудешь ли ты, въ свою очередь, этотъ роковой позоръ, которымъ изъ-за меня покрылась твоя семья?…