Чарльз Диккенс - Домби и сын

Колокольчикъ дребезжалъ и десятки рукъ и ногъ вламывались въ дверь.

Онъ былъ не трусъ, но эти адскіе звуки въ незнакомомъ мѣстѣ и въ полночный часъ, особенно если взять въ разсчетъ происходившую сцену, способны были поразить паническимъ страхомъ и не такого героя, какъ м-ръ Каркеръ, которому притомъ представлялось совсѣмъ неожиданное наслажденіе встрѣтиться лицомъ къ лицу съ обманутымъ мужемъ и начальникомъ, готовымъ бѣшеной рукой сорвать маску съ подчиненнаго бездѣльника, закаленнаго въ продолжительномъ мошенничествѣ. Если бы еще удались замышляемые планы м-ръ Каркера, и страстныя его желанія увѣнчались вожделѣннымъ успѣхомъ, мы не сомнѣваемея, хотя это довольно странно, — онъ былъ бы въ эту минуту смѣлъ и дерзокъ, не смотря на совершенное отсутствіе всякой посторонней помощи, между тѣмъ, какъ теперь, вы понимаете, нѣтъ ничего удивительнаго, что теперь м-ръ Каркеръ дрожалъ, какъ осиновый листъ. Онъ пытался отворить дверь, гдѣ торчала женская вуаль, но безъ всякаго успѣха. Онъ открылъ одно изъ оконъ и взглянулъ на широкій дворъ черезъ венеціанскій ставень; было очень высоко, a внизу торчали безпощадные камни.

Звонъ колокольчика достигъ до crescendo furioso, и разбойники уже расшатывали крѣпкую дверь. М-ръ Каркеръ, дрожащій, блѣдный и бѣлый, какъ голландское полотно первѣйшаго сорта, вошелъ опять въ роскошную спальню и, послѣ новыхъ нечеловѣческихъ усилій, выломалъ, наконецъ, половину потайной двери. Увидѣвъ маленькую лѣстницу и почуявъ запахъ ночного воздуха, онъ прокрался назадъ за шинелью и шляпой, приставилъ кое-какъ половину двери и осторожно спустился съ лѣстницы, которая вывела его на дворъ. Потушивъ и бросивъ за уголъ свѣчу, онъ вздохнулъ свободно и взглянулъ на сіяющія звѣзды.

При желѣзныхъ воротахъ, отдѣлявшихъ гостиницу отъ улицы, дворника не было; онъ ушелъ, беэъ сомнѣнія, поглазѣть на суматоху и къ счастью не заперъ маленькой калитки. Тихонько приподнявъ защолку, м-ръ Каркеръ выползъ на улицу и, осторожно заперевъ за собою ворота, поспѣшилъ впередъ.

При лихорадочной, безполезной и безсильной злобѣ, паническій страхъ овладѣлъ имъ совершенно и обуялъ его до такой степени, что онъ, въ крайнемъ случаѣ, рѣшился бы скорѣе отважиться на какой-нибудъ отчаянный рискъ, нежели встрѣтиться съ человѣкомъ, о которомъ не далѣе, какъ два часа тому назадъ, онъ рѣшительно не думалъ. Его неожиданный приходъ, шумный и буйный, звукъ его голоса, ожиданіе близкой и неизбѣжной встрѣчи лицомъ къ лицу, — все это презрѣлъ бы зубастый джентльменъ послѣ перваго минутнаго потрясенія и, какъ опытный мошенникъ, смѣло и дерзко смотрѣлъ бы на свои продѣлки. Но теперь — совсѣмъ не то. Подкопъ, такъ долго и такъ тщательно устраиваемый, обрушился на собственную его голову и вырвалъ съ корнемъ изъ его груди самонадѣинность и иаглость. Такъ искусно и съ такимь стараніемъ разставлялъ онъ шелковыя сѣти и обдѣлывалъ силки, уже совсѣмъ готовый заманить дорогую птицу, но вотъ его самого заманили въ западню и прихлопнули въ ту самую минуту, когда ничто, казалось, не могло бы вырвать захваченной добычи. Гордая женщина презрѣла его, осмѣяла, сорвала съ его лица тигровую шкуру, раздавила его, какъ ползущую гадину, — и что мудренаго, если теперь м-ръ Каркеръ унизился, смирился и бѣжалъ впередъ, какъ робкій зайчикъ?

И когда онъ бѣжалъ, такимъ образомъ, по улицамъ чужого города, страхъ совсѣмъ другого рода, независимый отъ мысли о преслѣдованіи, пронзилъ его съ быстротою электрическаго удара, страхъ непонятный, необъяснимый, произведенный, какъ будто, дрожаніемъ земли подъ его ногами или ангеломъ смерти, который летѣлъ надъ его головою въ зараженномъ воздухѣ, отравляя его дыханіе. Онъ вздрогнулъ, встрепенулся, остановился, чтобы дать дорогу фантастическому призраку; но не исчезло страшное видѣніе — его и не было — и смертный ужасъ продолжалъ сковывать его члены.

Онъ поднялъ свое грѣшное лицо, полное тревоги, къ ночному небу, гдѣ сіяли звѣзды, полныя мира, и пріостановился, чтобы подумать, наконецъ, что дѣлать. Страхъ, что его застанутъ и захватятъ на чужой и далекой сторонѣ, гдѣ законы не могутъ ему оказать никакого покровительства, ему, который стоялъ теперь одиноко въ этомъ свѣтѣ на развалинахъ своихъ плановъ; ужасная мысль, что его тамъ гдѣ-нибудь въ Италіи, въ Сициліи, застигнетъ подъ угломъ какой-нибудь подкупленный злодѣй и пырнетъ ножемъ въ беззащитное горло, — всѣ эти и другія опасенія, имѣвшія болѣе или менѣе непосредственную связь съ разрушеніемъ его надеждъ, заставили его рѣшиться на возвращеніе назадъ и ѣхать въ Англію.

— Тамъ я безопаснѣе, во всякомъ случаѣ, — думалъ онъ. — Тамъ, по всей вѣроятности, этотъ сумасбродъ не будетъ меня преслѣдовать съ такимъ бѣшенствомъ, какъ здѣсь, въ чужихъ краяхъ, и ужъ если нельзя избѣжать этой встрѣчи, я буду, по крайней мѣрѣ, не одинъ, какъ здѣсь, безъ пріятелей и безъ совѣтниковъ. Меня прикроютъ, защитятъ и не заведутъ въ ловушку на подобіе какой-нибудь крысы.

Онъ сжалъ кулакъ и пробормоталъ имя Эдиѳи. Пробираясь далѣе въ тѣни массивныхъ зданій, онъ выставилъ свои зубы и принялся накликать страшныя заклинанія на ея голову, оглядываясь въ то же время по сторонамъ, какъ будто въ намѣреніи застигнуть ее подлѣ какого-нибудь забора. Наконецъ, онъ добрался до воротъ постоялаго двора, гдѣ уже давно спали крѣпкимъ сномъ. На звонъ колокольчика скоро явился дворникъ съ заспанными глазами и съ фонаремъ въ рукахъ. М-ръ Каркеръ отправился съ нимъ въ темный сарай, чтобы уговориться насчетъ найма лошадей.

Торгъ былъ очень короткій, и распорядились немедленно послать за лошадьми. Приказавъ коляскѣ догонять себя, гдѣ слѣдуетъ, онъ опять прокрался за ворота и скоро вышелъ за городъ мимо старыхъ валовъ на большую дорогу, которая змѣилась, какъ ручей, по темной равнинѣ.

Куда течетъ эта рѣка, и гдѣ ея конецъ? Задумавшись надъ чѣмъ-то вродѣ этого вопроса, онъ окинулъ взоромъ мрачную долину, гдѣ торчали чахлыя деревья, и опять призракъ смерти пронесся надъ его головой, стремительный и бурный, опять неизъяснимый ужасъ обуялъ его душу, мрачный и неопредѣленный, какъ отдаленный край предстоявшаго пути.

Тихо и прохладно. Вѣтеръ не смѣлъ колыхать растрепанныхъ волосъ взволнованнаго пѣшехода, и никакой шумъ не возмущалъ таинственнаго безмолвія ночи. Городъ скрылся вдали, и никакая башня не скрывала отъ глазъ свѣтозарныхъ міровъ, несшихся стройно и плавно въ безпредѣльномъ океанѣ, но еще можно было слышать бой часового колокола, и слабое замиравшее гудѣнье дало знать одинокому страннику, что миновало два часа за полночь.

Долго шелъ онъ впередъ, останавливаясь и прислушиваясь, пока, наконецъ, безпокойное и жадное ухо не разслышало дребезжанья извозчичьихъ колокольчиковъ, поперемѣнно слабаго и громкаго, то пронзительнаго, то вовсе неслышнаго при переправѣ черезъ дурную почву и, наконецъ, превратившагося въ веселый звонъ, исполненный радушнаго привѣта. Дюжій ямщикъ, нахлобучившій шапку до самыхъ глазъ, сдержалъ четверку ярыхъ лошадей и поѣхалъ шагомъ.