Джон Пассос - Три солдата

– Из Виргинии. Но я живу в Нью-Йорке.

– Я был в Детройте. Я вернусь туда, чтобы начать автомобильное дело, как только сколочу немного деньжонок. Европа сдохла и воняет, янки! Здесь не место молодому человеку. Сдохла и воняет, вот в чем дело!

– Здесь приятнее жить, чем в Америке. Скажите, вас часто задерживают таким способом?

– Со мной этого еще не случалось, но бывало с моими товарищами.

– Кто же, вы думаете, это были?

– Я почем знаю? Какие-нибудь проклятые тайные агенты, которые вертятся вокруг мирной конференции. Но мне надо ехать. Эту депешу нельзя задерживать.

– Ладно. Пиво на мой счет.

– Спасибо, янки.

Человек встал, пожал руку Эндрюсу и Жанне, вскочил на велосипед и через сад поехал к дороге, пробивая себе путь между железными стульями и столами.

Лакей принес яичницу, с которой начинался их завтрак.

– Какой чудак! Забавная штука жизнь, – сказал Эндрюс. – Нигде в мире человек не пляшет с таким увлечением, как на вулкане.

– Не говорите так, – сказала Жанна, откладывая нож и вилку. – Это ужасно! Мы теряем нашу молодость без всякого смысла. Наши родители небось наслаждались, когда были молоды. Если бы не было войны, мы были бы тоже счастливы, Этьен и я. У моего отца была небольшая фабрика мыла и парфюмерии. Этьен занимал бы великолепное положение. Мне никогда не пришлось бы работать. У нас был славный дом. Я вышла бы замуж.

– Но теперь, Жанна, разве у вас нет больше свободы? Она пожала плечами. Потом выпалила:

– Какой толк в свободе? Что мне с ней делать? Человеку нужно хорошо жить, иметь хороший дом и пользоваться уважением людей. О, жизнь была такой очаровательной во Франции до войны!

– В таком случае не стоит и жить, – сказал Эндрюс злобным тоном, но сдерживаясь.

Они продолжали есть молча. Небо заволокло. Несколько капель брызнули на скатерть.

– Придется пить кофе внутри, – сказал Эндрюс.

– Вы находите забавным, что люди стреляли в человека на мотоциклетке, проезжавшего по лесу. Мне это представляется ужасным, ужасным, – сказала Жанна.

– Посмотрите, вот и дождь!

Они вбежали в ресторан и сели за столик около окна, наблюдая, как пляшут и сверкают дождевые капли на зеленых железных столах. Запах мокрой земли и похожий на грибной запах прелых листьев проникал вместе с сырым воздухом через открытую дверь. Лакей закрыл стеклянные двери и запер их.

– Он хочет удержать весну. Это ему не удастся, – сказал Эндрюс.

Они улыбнулись друг другу поверх кофейных чашек. Между ними снова протянулась симпатия.

Когда прошел дождь, они пошли гулять по влажным полям; они шли по узкой тропинке, покрытой светлыми лужами, в которых отражались голубое небо и белые и янтарные облака; они шли под руку, прижимаясь друг к другу всем телом. Они чувствовали себя очень утомленными, сами не зная отчего, и часто останавливались для отдыха, прислоняясь к сырым стволам деревьев. Около пруда, бледно-голубого, янтарного и серебряного от отраженного в нем неба, они нашли под большим буковым деревом пучок диких фиалок. Жанна с жадностью сорвала их и смешала с маленькими розоватыми на краях маргаритками в туго стянутый букет. На пригородной железнодорожной станции они молча сидели рядом на скамейке, по временам нюхая цветы и настолько погрузившись в томную усталость, что едва могли собраться с силами, чтобы влезть в вагон третьего класса, переполненный публикой, возвращавшейся домой после дня, проведенного за городом. У всех были фиалки, крокусы, цветки, покрытые почками. В их чопорных, городских платьях удержался аромат влажных полей и прорастающих лесов. Все девушки вскрикивали и цеплялись руками за мужчин, когда поезд проходил через туннель или под мостом. Что бы ни случилось, все смеялись. Когда поезд прибыл на станцию, они покинули его неохотно, точно чувствовали, что с этой минуты опять начнется их будничная, трудовая жизнь. Эндрюс и Жанна прошли по платформе, не прикасаясь друг к другу. Пальцы у них были запачканные и клейкие; они трогали почки и давили молодые сочные листья и стебли трав. Городской воздух казался спертым, и в нем нечем было дышать после душистой влажности полей.

Они пообедали в маленьком ресторане на набережной Вольтера, а потом медленно пошли по направлению к площади Сен-Мишель, чувствуя, как вино и теплота пищи наполнили новыми силами их усталые тела.

Эндрюс обнял Жанну рукой за плечи, и они беседовали тихими, интимными голосами, почти не шевеля губами и долго рассматривая мужчин и женщин, сидевших на скамейках обнявшись, и проходящие мимо пары юношей и девушек, которые тихо разговаривали, как они, и прижимались друг к другу всем телом, как они.

– Сколько здесь любовных пар! – сказал Эндрюс.

– А мы – любовная пара? – спросила Жанна со странным смешком.

– Я хотел бы знать… Были вы когда-нибудь безумно влюблены, Жанна?

– Не знаю. В Лионе у нас был мальчик, Марселей. Но я была тогда маленькой дурочкой. Последние известия от него мы получили из Вердена.

– А много было у вас… таких, как я?

– Как вы сентиментальны! – воскликнула она, смеясь.

– Нет. Я хотел знать. Я так мало знаю жизнь, – сказал Эндрюс.

– Я развлекалась, как могла, – сказала Жанна серьезным тоном. – Но я не легкомысленна. Мне очень мало мужчин нравилось. Поэтому у меня было очень мало друзей… Хотите называть их любовниками? Любовники бывают только на сцене, у замужних женщин. Все это очень глупо.

– Еще не так давно, – сказал Эндрюс, – я мечтал о романтической влюбленности; о пажах, влезающих, цепляясь за плющ, на стены замков; о пламенных поцелуях на балконах при лунном свете.

– Как в Комической опере! – воскликнула Жанна, смеясь.

– Все это было очень глупо. Но даже теперь я требую от жизни гораздо больше, чем она может дать.

Они наклонились над парапетом й стали прислушиваться к быстрому плеску реки, то тихому, то громкому; отражения огней противоположного берега извивались в ней, как золотые змеи.

Эндрюс заметил, что кто-то стоит сзади них. Слабое зеленоватое сияние фонарей на набережной дало ему возможность узнать хромого юношу, с которым он разговаривал много месяцев тому назад на Монмартре.

– Интересно, узнаете ли вы меня? – сказал он.

– Вы – американец, который был в ресторане на площади Тертр. Не помню когда, но это было давно.

Они обменялись рукопожатиями.

– Но вы одни, – сказал Эндрюс.

– Да, я всегда один, – сказал хромой юноша твердо. Он снова протянул руку.

– До свиданья, – сказал Эндрюс.

– Счастливо! – сказал хромой юноша.

Эндрюс слышал, как его костыль стучал по панели, когда он шел вдоль набережной.

– Жанна, – внезапно сказал Эндрюс, – вы пойдете ко мне, правда?

– Но с вами живет приятель?