Джон Пассос - Три солдата

Когда он вынырнул во второй раз, его глаза были мутны от холода. Во рту чувствовался вкус крови. Он лег на спину. На мосту горели огни.

Течение пронесло его мимо одной баржи, потом мимо второй. Им овладела уверенность в том, что он утонет.

Какой-то голос, казалось, странно всхлипывал ему в уши: «Итак, Джон Эндрюс утонул в Сене, утонул в Сене, в Сене…»

Потом он в бешенстве стал бороться с волнами, которые тянули его в стороны и вниз.

Черный бок баржи плыл мимо него по течению с молниеносной быстротой.

– Как быстро идет баржа, – подумал он.

Потом вдруг он заметил, что держится за веревку, что его плечи ударяются о борт маленькой лодки, а прямо перед ним на фоне пурпурного неба возвышается руль баржи. Сильная теплая рука схватила его сзади за плечо и стала поднимать все выше и выше над бортом лодки, причиняя боль его онемевшим рукам.

– Спрячьте меня, я дезертир, – повторил он несколько раз по-французски.

Загорелое, красное лицо с щетинистым седым подбородком, круглое, обыкновенное лицо, склонилось над ним, окруженное красноватым туманом.

– Чистенький-то какой! Какая у него белая кожа!

Женские голоса резко звучали где-то в тумане. Он был завернут в одеяло, которое так нежно прикасалось к коже. Ему было очень тепло, но он был в каком-то оцепенении. Где-то в глубине его мыслей какое-то черное насекомое, вроде паука, пыталось добраться до него, пробуя проложить себе дорогу сквозь красноватую пелену оцепенения. Спустя долгое время ему удалось перевернуться набок, и он огляделся.

– Лежи смирно! – раздался снова пронзительный голос.

– А другой? Вы видели другого? – спросил он сдавленным шепотом.

– Да, все в порядке. Я сушу их на печке, – раздался второй женский голос, низкий и ворчливый, похожий на мужской.

– Мама сушит ваши деньги у печки. Они все целы. Как они богаты, эти американцы!

– Подумать только, что я чуть не выбросила их вместе со штанами за борт, – снова заговорила вторая женщина.

Джон Эндрюс стал осматриваться. Он находился в темной низкой каюте. Позади него, там, откуда раздавались голоса, мерцал желтоватый свет.

Огромные тени растрепанных голов двигались на потолке. В душном воздухе каюты чувствовалось тепло кухни. Он слышал ласковое шипение жира на сковородке.

– Но вы разве не видели Малыша? – спросил он по-английски, стараясь собраться с мыслями и думать последовательно.

Потом он заговорил по-французски самым естественным тоном:

– Со мной был другой.

– Мы не видели никого. Розалина, спроси старика, – сказала старшая из женщин.

– Нет, он никого не видел! – раздался пронзительный голос девушки.

Она подошла к кровати и неловким жестом закутала Эндрюса в одеяло. Взглянув на нее, он мельком заметил выпуклость ее груди и крупные зубы, сверкнувшие при свете лампы, и смутно различил спрятавшуюся в тени копну спутанных волос, торчавших, как змеи.

– Как он хорошо говорит по-французски, – сказала она, наклоняясь над ним.

Тяжелые шаги раздались по каюте; старшая из женщин подошла к постели и вытянула голову.

Ему лучше, – сказала она с видом знатока.

Это была широкая женщина, с широким плоским лицом и с расплывшимся телом, закутанным в шали. У нее были косматые брови, густые свисавшие вниз седые усы и несколько щетинистых волосков на подбородке. Голос у нее был низкий и ворчливый, который, казалось, исходил из самой глубины ее огромного тела.

Где-то проскрипели шаги, и старик посмотрел на него сквозь очки, сидевшие на кончике его носа. Эндрюс узнал неправильное лицо, покрытое красными прыщами и бородавками.

– Я вам очень благодарен, – сказал он.

Все трое молча смотрели на него некоторое время. Затем старик вынул из кармана газету, бережно развернул ее и помахал перед глазами Эндрюса. При слабом свете Эндрюс разобрал название: «Libertaire». [77]

– Вот причина, – сказал старик, пристально глядя на Эндрюса сквозь очки.

– Я сочувствую социалистам, – сказал Эндрюс.

– Социалисты – бездельники, – пробрюзжал старик, и каждая бородавка на его лице, кажется, стала еще краснее.

– Но я очень симпатизирую и анархистам, – продолжал Эндрюс, чувствуя, как в нем оживает и потом снова гаснет веселое настроение.

– Ваше счастье, что вы ухватились за мою веревку, а не попали на соседнюю баржу. Они вас выдали бы наверняка. Они роялисты, эта сволочь!

– Надо дать ему что-нибудь поесть, поспеши, мама… Не беспокойся, он заплатит. Не правда ли, мой маленький американец?

Эндрюс кивнул головой.

– Сколько вы попросите, – сказал он.

– Нет, если он говорит, что товарищ, он не будет платить ни одного су! – пробурчал старик.

– Там увидим! – воскликнула старуха, с сердитым свистом втягивая в себя воздух.

– Только потому, что провизия так дорога теперь, – раздался голос девушки.

– О, я заплачу за все, что съем, – проговорил с раздражением Эндрюс, снова закрывая глаза.

Долгое время он лежал на спине без движения. Рука, просунувшаяся между его спиной и подушкой, приподняла его. Он сел. Розалина держала перед ним чашку с бульоном, от которого ему в лицо шел пар.

– Скушай-ка это, – сказала она.

Он смотрел, улыбаясь, в ее глаза.

Ее непокрытые волосы были гладко причесаны. Ярко-зеленый попугай с красными крапинками на крыльях качался, стараясь удержать равновесие, на ее плече и смотрел на Эндрюса сердитыми глазами, похожими на драгоценные камни.

– Он ревнивый, этот попка, – сказала Розалина с резким смешком.

Эндрюс взял чашку обеими руками и отпил немного горячего, как кипяток, бульона.

– Очень горячо, – сказал он, откидываясь назад на руку девушки.

Попугай прокричал какую-то фразу, которую Эндрюс не понял. Эндрюс услышал голос старика, который ответил попугаю откуда-то позади него:

– Черт возьми!

Попугай прокричал опять. Розалина смеялась.

– Это старик научил его, – сказала она. – Бедный Коко, он не знает, что говорит.

– А что он говорит? – спросил Эндрюс.

– «Буржуа на фонари, черт возьми»!

– Это из одной песни, – сказала Розалина. – О, он у меня умница, этот Коко.

Розалина стояла, сложив руки, около койки. Попугай вытянул шею и терся ею о ее щеку, закрывая и открывая свои глаза, похожие на драгоценные камни. Девушка сложила губы, как для поцелуя, и пробормотала сонным голосом:

– Ты меня любишь, Коко? Правда, Коко? Коко хороший.

– Могу я получить еще что-нибудь? Я страшно голоден, – сказал Эндрюс.

– Ах, я и забыла! – воскликнула Розалина, убегая с пустой чашкой.

Через минуту она вернулась с миской, наполненной тушеным мясом с картошкой.

Эндрюс механически съел и протянул миску обратно.

– Благодарю вас, – сказал он, – мне хочется спать.