Эдвард Бульвер-Литтон - Пелэм, или приключения джентльмена

На следующий день я пообедал у «Братьев из Прованса»; к слову сказать, это превосходнейшая ресторация, где кормят отменной дичью и куда, вдобавок, почти не ходят англичане. [262] В настоящее время мистер Пелэм никак не мог бы этого сказать о «Братьях из Прованса»: с тех нор как ему угодно было привлечь к этой ресторации внимание его соотечественников, они наводнили ее, и кулинарное искусство там пришло в упадок. (Прим. автора.) После обеда я решил побывать в игорных домах, которыми кишмя кишит Пале-Рояль.

В одном из этих домов народу набралось столько, а духота была так невыносима, что я тотчас ушел бы, если б меня не поразило напряженное, тревожное выражение лица одного из тех посетителей, которые за большим столом играли в rouge et noir. [263] Красное и черное (франц.).

То был мужчина лет сорока, желтовато-смуглый, с крупными чертами лица. Его можно было бы назвать красивым, если бы в глазах и уголках рта не залегло мрачное выражение, делавшее его лицо скорее неприятным, нежели привлекательным. Неподалеку от него, тоже участвуя в игре, сидел мистер Торнтон; его беспечный, равнодушный вид являл разительный контраст мучительному беспокойству человека, наружность которого я только что описал.

Сперва мне показалось, что те двое да я — единственные англичане во всем зале. Присутствие первого из них в этом злачном месте изумило меня гораздо больше встречи с Торнтоном, так как в обличье незнакомца было нечто distingué, гораздо менее подходившее к этому притону, нежели air bourgeois [264] Буржуазный вид (франц.). и такая же одежда моего ci-devant [265] Бывшего (франц.). секунданта.

«Ну вот, еще один англичанин!» — сказал я себе, когда, обернувшись, увидел сюртук из грубой, плотной ткани, который никак не мог облегать плечи жителя континента. Человек, одетый в этот сюртук, стоял как раз напротив того места, где сидел смуглый незнакомец. Низко нахлобученная шляпа скрывала верхнюю часть его лица; я пересел, чтобы лучше рассмотреть его. Он оказался тем, кого я накануне видел в обществе Торнтона. Навсегда запомнилось мне суровое, жестокое выражение, не сходившее с его лица, покуда он вглядывался в резкие, искаженные азартом черты своего визави. В его глазах и линии рта нельзя было различить ни удовольствия, ни ненависти, ни презрения в их чистом, беспримесном виде, — но, казалось, все эти чувства слились и переплавились в единую смертоносную, опустошительную страсть.

Этот человек не говорил, не играл, не двигался. По-видимому, волнение, царившее вокруг, не имело над ним никакой власти. Он стоял, погруженный в свои мрачные, непроницаемые мысли. Его испепеляющий взор, в котором было нечто демоническое, не отрывался от возбужденного лица игрока, не замечавшего этого пристального наблюдения. Я не в силах был двинуться с места. Странное, непонятное любопытство сковывало меня, но вскоре я встрепенулся, услыхав громкий возглас смуглолицего игрока, — первый, который у него вырвался, — прежде он, несмотря на свое волнение, безмолвствовал; глубокий, прерывающийся звук его голоса вызывал живейшее сочувствие к тяжким мукам, исторгшим из недр души это восклицание.

Трясущейся рукой он вынул из истрепанного кошелька немногие остававшиеся там золотые и все до единого поставил на красное. Он перегнулся через стол; нижняя губа у него отвисла, руки были судорожно сжаты; все свидетельствовало о том, что его истерзанные нервы напряжены до предела. Я дерзнул встретиться глазами со вторым незнакомцем, — я чувствовал, что его взгляд все еще устремлен на игрока: да, он покоился на нем, такой же недвижный, такой же суровый, но теперь над всем, что отражалось в нем прежде, преобладала радость — такая чудовищная и злобная, что взгляд, исполненный гнева и ненависти, не внушил бы мне такого леденящего душу ужаса. Я опустил глаза, я все свое внимание сосредоточил на игре — оставалось открыть последние две карты. Еще минута ожидания — фортуна выбрала черное. Незнакомец проиграл. Ни слова не проронив, он тупо посмотрел на длинный совок, которым маркер вместе с последними его деньгами сгреб его последние надежды, встал, вышел из зала и исчез.

Второй англичанин вскоре последовал за ним. Он рассмеялся отрывистым, глухим смешком, который, по всей вероятности, услышал только я, и, прорвавшись сквозь бесчисленные sacres [266] Тысяча чертей! (франц.). и mille tonnerres, [267] Разрази вас гром! (франц.). которыми была насыщена атмосфера этого ада, быстрым шагом пошел к двери. Словно тяжкое бремя спало с моей души, когда он скрылся из глаз.

Reddere personae scit convenientia

cuique.

Ног. Ars Poet. [268] Каждому лицу он умеет придать подходящие слова (лат.). (Гораций. Наука поэзии.)

На другое утро, когда я, сидя за завтраком, размышлял о том, что произошло на моих глазах минувшей ночью, мне доложили о приходе лорда Винсента.

— Как себя чувствует покоритель сердец Пелэм? — спросил он, входя в комнату.

— Признаться, — ответил я, — сегодня на меня почему-то нашла хандра, и ваш приход — словно солнечный луч в хмурый ноябрьский день.

— Блестящее сравнение, — сказал Винсент, — вот увидите, скоро я из вас сделаю премиленького поэта, выпущу в свет изящный томик ваших стихов in-octavo и посвящу их леди Д. К слову сказать — вы когда-нибудь читали ее пьесы? Вы знаете, они ведь не опубликованы, — леди Д. дала их напечатать только для тесного круга друзей.

— Нет, — ответил я. Говоря по совести, спроси меня его сиятельство о любом другом сочинении, я, сообразно роли, которую мне тогда угодно было играть, дал бы тот же ответ.

— Нет! — словно эхо, повторил Винсент. — Разрешите вам сказать — никогда не подавайте виду, что вам неизвестно то или иное неопубликованное сочинение. Чтобы быть recherché, [269] Изысканным (франц.). всегда нужно знать то, чего не знают другие, тогда можно вволю издеваться над всем тем, что они знают. Вам незачем переступать порог храма науки — там каждый новичок может с вами померяться. Хвалитесь тем, что вами открыта святая святых, — и среди десяти тысяч не найдется человека, который мог бы это оспаривать. Читали ли вы памфлет господина де***?