Луи Селин - Банда гиньолей

Ладно, возвращаюсь к моим делам.

Действительно, прогуляться просто так теперь не часто случалось. Время от времени дашь крюка, пробираясь от завода к заводу. Крупных сумм больше при себе не имел. Так, два-три фунта на покупки… И всегда в одиночестве! С Вирджинией — ни разу. Успевал почитать газеты, брошенные на скамьях… Все кругом завалено газетами. О Гринвиче, об этой гнусной истории — ни строчки. Ни слова, ни намека. Глухое молчание. Да и то верно — много чего происходило на белом свете… тайн, еще более захватывающих, немало, даже для Лондона. Черт знает что случалось, было о чем читать. Кого-то задавило трамваем, на дне сточного колодца нашли няньку с торчащим из нее кинжалом вот такой длины, на телеграфном проводе подвесили младенца… а во Фландрии готовились очень крупные наступательные операции, которые должны были завершиться в Берлине… со дня на день ожидали взятия Салоник. Бесконечные треволнения!.. Не менее восьми специальных выпусков на день!.. Словом, событий хватало. А о нашей катастрофе — ни слова, как будто ни Клабена, ни Дельфины никогда не существовало. Ничего себе! Наваждение какое-то! Мне становилось просто не по себе. Не приснилось же мне, в самом деле! Это были вполне реальные заботы, отвратительные и смертельно опасные. Меня прямо в дрожь кидало, начинало трясти при одной мысли об этом… Да, я получил небольшую передышку, но надолго ли? Военные события занимали мысли людей, но ведь рано или поздно Гринвич выплывет наружу и обратится против нас. Круг должен был замкнуться… «Бумеранг, сударь, бумеранг!» Я был твердо уверен в том, что когда-нибудь вновь заговорят о Гринвиче. Я таскался с тяжестью в руках и с тяжестью в душе, мотался из квартала в квартал, держался людных мест, оживленных улиц… где легко было затеряться, мгновенно растворяться в толпе… и смотрел во все глаза. Все чаще попадались раненые, кучились в скверах, на аллеях — война начала пожинать свой урожай! Люди всех стран, любого цвета кожи бродили, слонялись взводами, эскадронами. На тротуарах было не протолкнуться. Ковыляли, стучали деревяшками, плелись, согнувшись крючком, несли руку на перевязи… Куда ни глянь, костыли… Покалеченными более других выглядели новозеландцы, многие из них ездили в инвалидных колясках.

Дома — никаких раздоров, ни единого слова. Примерное поведение. Я возвращался точно ко времени, отведенному для вечерней трапезы, а после нее немедленно отправлялся на боковую. Состен трудился денно и нощно. Слышно было, как они гремели своими железками на чердаке, скрипели напильниками, щелкали кусачками… Я просыпался утром, а они все еще стучали, гнули листовое железо, лихорадочно приготавливаясь к пресловутому дню Великого конкурса. Я все ждал, что на них вновь накатит дурь, они впадут в буйное помешательство, примутся в исступлении расшвыривать оборудование, убивать друг друга. Стоило им хоть чуточку глотнуть своего газа, самого страшного, «Фероциуса», как они начинали буйствовать!.. Они затихали лишь на рассвете, валились с ног и засыпали прямо среди своих инструментов, но долго не дрыхли — придавят часика два… и снова как огурчики! Не мешкая садились завтракать… и тут начинались самые неприятные, поистине тягостные минуты. Я видел перед собой несчастную мордочку Вирджинии… жалкую ее рожицу. Она с радостью поговорила бы со мной. Я пытался заставить себя… но слишком боялся ее! Да, боялся!.. И дело здесь было не в малодушии. Я глядел на дядю, на Состена, в окно… на кого угодно, куда угодно… лишь бы не встретиться с ней глазами. Какой-то ужас наводила она на меня после того вечера в «Туит-Туит»… Может быть, просто лихорадочное состояние, больное воображение, приступ нездоровья? Может быть, все это мне просто померещилось? Ничего и не было в действительности, как не было «Динги», да и всего прочего?.. Чудовищный обман зрения! Взяло, да и накатило на меня ни с того ни с сего! А что, вполне возможно… После всех страшных потрясений… всего, что досталось моей голове… Проломленная черепная кость, сотрясение мозга, трепанация… Неужели просто головокружения? Они приключались со мной после операций, будто накатывали какие-то жуткие волны. Я нес околесицу, из-за какого-нибудь пустяка принимался чудить… Не хотелось копаться в этом — слишком опасно и слишком много! Голова губила меня… Ладно, проехали… Блюсти осторожность! Бедная моя куколка… У меня пропало желание видеть ее — кончилась нежная страсть! Я дрейфил перед ней… и все тут… конец. Я устал от нее.

К ужину, ровно в eight о 'clock, все сходились за столом. Снова нелегкие минуты. Я мало ел и, похоже, худел на глазах, просто таял с пугающей быстротой.

— У вас кости выпирают, Фердинанд! Eat, ту friend! Eat! Ешьте!

Полковник побуждал меня больше есть — ему нужно было, чтобы я сохранял форму! Он поправлял в глазнице монокль, внимательно разглядывая меня.

— The bones! The bones! Кости! Fantastic!

Ему-то что за дело?

Нашел фантастику! Вот уж кто действительно псих! Диковинная птица! А я никогда еще не был столь благоразумен. Я страшно постарел — вот что со мной случилось. Мне обрыдли приключения, злоключения, всякая такая хреновина… Нет уж, хватит с меня! Я им все сразу выложил, начистоту. Пусть зарубят себе! Хоть на луну летите, отправляйтесь в Циклады, на Зондские острова!.. Попутного ветра, счастливого пути!.. В противогазах или без!.. В дирижабле, метро, на карачках, в трамвае, автобусе!.. Мне было в высшей степени безразлично. Мне с ними больше не по пути, на меня они могли больше не рассчитывать. Полный, благоразумный отдых!.. Вот так я был настроен. «У вас кости выпирают, Фердинанд!» Стало быть, нужно было наращивать жирок. Сам же сказал! Больше никакой грызни, никаких злых замечаний! — обходительность, выздоровление… Буду ждать мира, отрадных деньков. Одно лишь могло образумить меня теперь — окончание войны. Просто, как пареная репа! Я уже мечтал о какой-нибудь спокойной работенке… Скромный коммивояжер… Какой-нибудь ходкий товарец… Больше ничего тяжелого, громоздкого! Довольно надрываться! Хватит таскать на горбу тонны груза! Нет, только необременительный, приятный товар… Скажем, ручные часы… Они теперь, кстати, пользуются спросом… Если бережливо расходовать мое восьмидесятипроцентное пособие по инвалидности, можно очень неплохо жить… помаленьку-потихоньку. Не рыпаться, не нагличать. Славный, даже милый парень!.. Довольно мучений! Я уж не знал, как там получится, но был сыт по горло! Удачи вам и приятного путешествия! Порхайте, миляги, жучилы, пройдохи, скоморохи! Довольно осложнений в жизни! К бесу своден, а заодно уж и девственниц! Ревите, циклопы! К черту феномены! Лестер, ван Клабена, «Туит-Туит»!.. Довольно неразберихи! Выметайтесь, шуты! Не желаю больше терзать ни мозгов, ни телес моих — вообще ничего!.. Терпение, терпение и побольше спокойствия! Какое-то время надо отсидеться дома, пожить тихонько… В общем, держаться. В городе, как пить дать, Мэтью! Может быть, и здесь? Возможно! Дядя что-то, наверное, замышлял… что-то еще более коварное, чем прежде, помимо своего пристрастия к хлысту. Я-то видел, что он играл с нами в кошки-мышки, наблюдал за нами, обдумывал очередную затею. Ему все это, верно, забавным казалось. Верно, нарочно растягивал удовольствие… А в одно прекрасное утро — раз! — выдаст нас с потрохами легавым. Я-то чуял, какой камень он за пазухой носил. А что, если они оба окочурятся в своих противогазах? Это был бы совсем другой коленкор… Это было бы мне с руки! Может быть, и мне что-нибудь перепало бы в наследство? Да я все спер бы и так перед уходом!.. Вот такие замыслы рождались в моей голове за обеденным столом, пока я калякал с ними о том о сем… Скучные людишки! Себялюбцы и ничего больше! Девчонка была, в сущности, того же поля ягода… Каждый за себя! Близился день испытаний, скоро должен был начаться пресловутый конкурс. У Состена-китайца, похоже, холодело внутри от страха. Молчалив стал… Бросит два-три слова полковнику, и все. Запечалился. Теперь оба невеселые садились всякий раз к столу. По счастью, полковник прекрасно держался, говорил сам с собой, блистал остроумием, вечно устраивал какие-то игры на сообразительность, бесконечные шарады, какие-то забавные случаи без начала и без конца. С приближением грозной опасности он стал неутомим в забавах, балагурил напропалую, то и дело устраивал игры в слова, всякие угадайки. Все тотчас же благополучно забывал и принимался за старое: