Луи Селин - Банда гиньолей

— Цыц, овсянка! Shut up, Англия! Гоа сильнее всех! Кругом!

Заворачивайте-де оглобли!

— Ты видел? — орет он мне. — Видел?

Он сильно возбужден, но еще больше подогревает себя, вопит, впавши в транс, срывает с себя коротенькую кофтенку, вознамерившись попотчевать их настоящей пляской.

— Давай девяносто вторую!

— Уж и не упомню, что за девяносто вторая!.. Он подсказывает:

— Так!., так!., так!., так!..

Я поднялся на тротуар. Не буду ничего играть! Довольно уж побузотерили! Он размахивает руками, неистовствует… девяносто вторая фигура… Теперь вспомнил… Он сплетает руки, судорожно извивается, строит рожи, словом, все, как положено. Бескостное вихляние… Труд немалый. Не очень-то он изящен. Приходится стараться, и все это на маленьком пятачке, посреди едва не наехавших на него автомобилей… Оглушительный рокот, рев двигателей совсем рядом с ним, хор негодующих голосов по всей Риджент-стрит. Воздух так насыщен гневом, что дома расплываются, тротуары кружатся у меня перед глазами… От самой Марбл-Арч заливаются свистки полицейских, трещат все громче, оглушительно раскатываясь, перекрывая голоса, грохот двигателей, омрачая, ослепляя, дурманя мозг, заглушая все.

Давай, надрывайся, легавый! Торчит на своей тумбе и после каждого свистка подскакивает, багровея, кипя от ярости, орет Состену:

— Go away! Go away! Fool! Scrum!

Но Состен не слышит… Он ликующе подает мне знаки, что он-де на вершине могущества, тычет пальцем в грузовики и автобусы, трясущиеся перед ним, как студень, эти исходящие паром, фырчащие, бьющие струями, лишившиеся возможности включить сцепление моторы. Они скрежещут, рассыпаются, разваливаются, блюют… Огромное, скучившееся стадо упрямых, укрощенных чудищ на асфальте… Боже, какое представление!.. От «Эмпайр» до «Ройял» невообразимая пробка, сам черт удавился бы, ножа не просунуть!.. Регулировщику надоело дергаться на своей тумбе, пытаясь прогнать Состена. Махнув рукой на все — свою должность, столбик с дорожными знаками, указательные стрелки, тумбу — он слезает на мостовую, он просто вне себя! Этакий ярмарочный великан — плечищи, ручищи…

Вот его белые перчатки над Состеном, над его головой. Сейчас он раздавит, уничтожит его!

Однако Состен все пляшет, перескакивая с ноги на ногу, рожа восторженная…

Полицейский орет: «Will you stop! Will you stop, rascal?»

Орет так громко, что его голос заглушает грохот грузовиков, автомобильные клаксоны, вопли, сирены, гвалт прохожих, скучившихся на тротуарах.

Состен убегает от полисмена, увертываясь от него среди грузовиков — пируэты, рельве, стремительные глиссе, вновь пируэты — замешкавшись, тут же прибавляет ходу перед самым носом дрожащих от нетерпения автобусов — а их скопилось не менее трех тысяч! — посреди гигантского затора и немыслимого тарарама: тридцать шесть тысяч рожков, гудков, колокольчиков, сирен, корнетов, бесновавшихся на всем протяжении дорожной пробки от Чаринг-Кросс до Тоттенхэма — гром Судного Дня!.. Ату его!.. Держи!..

А он продолжал между тем отплясывать свой диковинный ригодон, завораживающий до совершенного изумления, взмывающий в своем платье над землей, возносящийся, вертящийся вихрем — вспорхнувший эльф, грация и чудо, шалун, разбегавшийся среди автобусов, — то исчезающий, то вновь возникающий непослушный сорванец, затеявший игру в прятки… Улыбка не покидает его лица. Фигуры Воплощения, девяносто шестая страница «Вег»… И в довершение картины — очумелый, взбесившийся от ярости, гоняющийся за ним полисмен.

Я наслаждался зрелищем. А что еще оставалось? Не стучать же вилкой! Да он все равно не услышал бы, а меня просто повязали бы.

Верзила полисмен натыкался на автобусы, все сметал на своем пути, а Состен выскальзывал у него между пальцев… Совершенно невесомый, пушинка!.. Если бы толпа разошлась, какая была бы радость, какое счастье!

Я не собирался вмешиваться, просто драл глотку вместе со всеми, подзадоривал Состена в этой корриде с полисменом, в этой гонке среди рычащего хаоса, в стаде дрожащих от нетерпения чудищ — нечто вроде спорта, переживаний болельщика…

— Go on, man! Cut him short, fellow!.. Давай, мужик! Заткни ему глотку, парень!..

Я трубил, точно в охотничий рог: «Тру-у! Тру-у! Бу-у!» В совершенном восторге!.. Тарелочка, вилка и ложка лежали у меня в кармане. Незачем привлекать к себе внимание… Солдаты тоже развлекались. Набившиеся в автобусы люди в одеждах цвета хаки высыпали на мостовую, чтобы удобнее было следить за погоней, принялись размахивать руками подобно Состену, словно танцуя фарандолу, запрудили всю улицу… Взявшись за руки, устроили перед штатским людом оцепление, оттеснили его. Их охватило лихорадочное возбуждение… В людском скопище затесались там и сям пьяные, торговцы спичками, торчала тележка, доверху полная фиалок, и я обратил также внимание, что прямо над Состеном летали две чайки и воробей. Людские толпы хлынули с тротуаров на мостовую, запрудив всю площадь Пикадилли-Серкус, перекрестки — неудержимая лавина, сметающая полицейских и автомобили, все погребающая под собой, останавливающая всякое движение, вынуждающая автобусы отъезжать задом, ревущая немолчным ревом…

Состен черт знает что вытворял, выкладывался без остатка, даже платье лопнуло! Он искал меня глазами, и я съежился, стараясь стать совсем незаметным… Детина-полисмен беспомощно барахтался, увлекаемый завихрениями танца, не в состоянии даже повернуться; его подхватывала, втягивала, влекла прочь фарандола… Народ отплясывал вокруг зданий, среди автомобилей. Точно нечто бесплотное, пляшущая толпа проскальзывала всюду между рычащими автобусами, перед сгрудившимся стадом разъяренных мастодонтов — ярмарочная потеха в центре Лондона по вине Состена… Я не сомневался, что это дорого ему обойдется. Мне воображался карающий меч, наказание… Хорошо бы потихоньку смыться, прошмыгнуть на Тоттенхэм-роуд, но теснота была такая, что не представлялось никакой возможности хотя бы на вершок податься либо назад, либо вперед. Попал, как кур в ощип!

Полисмен надсаживался, дуя в свисток. На помощь!.. Караул!.. Он совершенно выбился из сил, ползая под автобусами, сигая с империалов вслед неуловимому Состену, вьющемуся вьюном, перескакивающему с капота на капот, перелетающему на десять, двенадцать метров — серна… лань… фея!.. Полисмен выходил из себя, то и дело стукался головой, рыкал под автомобильными днищами — лев, прямо лев! Издали кидался бегом, набивая себе шишки. Он скинул брюки, мундир, портупею и гонялся за Состеном на карачках, нагишом!..

— Ему хочется пить, — заметила чья-то девочка. — Он лает! Он взбесился!

У меня пропало всякое желание смотреть…

В эту минуту в отдалении послышался звон колокола пожарной кареты… «Fire! Fire!.. Звон гулко отдается, эхом отзывается в людском скопище…