Луи Селин - Банда гиньолей

Но и это не рассмешило его.

— Повтори! Ну-ка повтори! Я ни от чего не отступился! Ты лжешь, подлец!

Он в совершенном исступлении.

— Ваша «Вега», сударь, это совершенная туфта! И ваше китайское платье, и ваш гавот, и ваш вынюхивающий нос! Вы такой же лама, как я папа римский!.. Да… да… да! Вы обыкновенный жулик! И вы не провели меня своей путаницей, путаник! Поищите поглупее себя!

Я нанес ему болезненный удар. Глаза у него помертвели. Попал в жулики!

— Вы гибнете, молодой человек! Вы гибнете! Такое поношение! Я стараюсь слушать вас, но вы мелете такой вздор! У вас больное тело. Вас могли бы извинить ваши увечья, но и дух ваш совершенно нездоров! Только недуг гнездится еще глубже: у вас сердце неправильное!

Я так и подскочил:

— Ах, неправильное? Неправильное? Возьмите назад свои слова, иначе я за себя не отвечаю! Вот этим горшком запущу вам в рожу!

Я не я буду, если не трахну его по башке ночным судном!

— Жалкий трус!.. Тыловая крыса!.. Очковтиратель!..

Он метнулся к напольным часам и схватил их, готовясь защищаться:

— Только попробуй!..

Он держал часы над собой на вытянутых руках… Двадцать минут четвертого… Сейчас швырнет… Я быстро уклонился. Трах! Прямо в зеркало. Брызнул дождь мелких осколков. Он стоял, повесив руки, и ухмылялся.

— Ах, ты, гадина!

Я бросился на него и схватил за горло.

— Сволочь! Сволочь! Ты мне за все заплатишь!..

Он истошно орал, я стискивал ему глотку. Он ревел белугой. Я придавил его коленями, он вскидывался, подбрасывая меня.

— Ори, ори, гад ползучий! Все равно никого в доме нет! В дверь постучали, окликнули:

— Please!.. Please!.. Вирджиния!..

Она вошла, одетая в пеньюар.

— Вот, взгляните! — подозвал я ее.

Мне нечего было добавить. На того, кого я подмял под себя, страшно было смотреть. Ударами локтя здоровой руки я окончательно разбил ему лицо: подсохшие кровоподтеки под глазами полопались, потекла кровь, залила весь ковер. Мы обтирали ему лицо салфетками.

Четыре часа утра… Вирджиния спустилась в буфетную сварить нам кофе.

Состен стонал, его рвало: я здорово намял ему живот, а у меня все кружилась и кружилась голова: хватил он меня по ней.

Наконец мы улеглись в постели. Когда Вирджиния поднялась к нам из кухни, я попросил у нее прощения. Он сказала в сердцах: — Sleep! Sleep! You are no good!

Хотел пожать руку Состену, но он уже храпел спал мертвецким сном. Думаю, он здорово на меня обиделся. О полковнике ни слуху ни духу.

Полковник не возвращался — факт непреложный. Минул день, другой… Глухо… Разговоров о нем избегали, неудобно было при Вирджинии… Наверное, она тревожилась — ведь он был ее дядей, единственным родственником. Хоть и мерзкий субъект, а все же какая-то опора…

Я заглядывал в «Миррор» и «Дейли Мейл», главным образом в раздел «Личное»… Ни единого намека… Событие из ряда вон выходящее. Слугам ничего не было известно. Похоже, нечто подобное случалось с ним и раньше… так же внезапно пропадал из дома. В последний раз — в 1908 году… Дворецкий Шрим припомнил, что в 1905 году он тоже внезапно исчез, не известив ни его, ни кого бы то ни было, и пропадал целых два месяца. Взял и испарился!.. Так никогда и не узнали, что за причина была и что он делал в городе. Вернулся однажды вечером, весь в грязи, обовшивевший, в изорванных брюках… Шрим лично укладывал его в постель. Полковник отсыпался целых три дня, а затем, как ни в чем не бывало, вернулся к заведенному укладу жизни. Никто не задавал ему вопросов… Вероятно, и сейчас произошло нечто подобное. Может быть, вернется через два-три месяца, а может быть, через два-три дня! Как знать, вдруг снова поступил на военную службу, нанялся в «Royal Engineer Pioneers? Глядишь, пришлет письмецо с фронта! Может быть, дохнуло на него тем ветром, что веял над Каскадовой сутенерской братией — ветром геройства? Вернется, едри вас, когда пожелает! Никаких распоряжений он не оставил. Поставщики продолжали тем не менее доставлять товар, получая плату с его банковского счета.

Вирджиния чувствовала себя несколько лучше, но быстро уставала: чуть что — и уже бледнела. Беременность не пошла ей в прок. Начались нелады с почками. Это при ее необыкновенной подвижности! Шаловливая, прыгучая девчонка… Я оказывал ей всевозможные знаки внимания. Спускались с ней в сад поиграть с пташками… Они узнавали ее, особенно зяблики. Прилетали поклевать корма с ее ладони, с живейшим любопытством посматривая на нее круглыми глазками. Нет создания более милого, чем пичужка. Этот смешной шарик пускается на уловки, чтобы, казаться побольше: хитрец пыжится, взъерошивая перышки. Возьмешь в руку, а в ней ничего и нет — так, невесомый дух воздуха. Чирик-чирик! Пушинка, слетевшая с ветром! Вот бы стать птахой… Жить под чистым небом!.. Только это разные вещи, как можно более мягко, само собою, намекал я Вирджинии. Милая моя подружка!.. В известном смысле она была птичкой, а я дикарем, устроившим ей жуткую подлость… Она уставала, даже когда просто сидела, к ней и тогда подступала легкая дурнота. Приходилось ложиться… Не покривлю душой, если скажу, что ходил за ней, как заботливая нянька. Я играл роль папочки, она — мамочки… Смеялась, но как бы через силу, на глаза навертывались слезы, я бросался целовать ее с мыслью: «Ребенок!» Никак не мог поверить… Да так и замирал…

— Rains, dear!

Начинался дождь, надо было возвращаться… Она что-то покашливала, а была вроде здоровой девочкой крепкого сложения, мускулистой, живой в движениях — словом, хоть куда…

Ладно, вернулись… Я позвонил в несколько мест: хотелось все-таки знать, куда запропастился этот обалдуй, где отсиживался? В баре «Джелликотт»? Там были особые барменши маркитантского пошиба, подсаживавшиеся к старичкам и заводившие с ними похабные разговоры… Вполне во вкусе этого психа. Старые хрычи из армейских офицеров того же покроя действительно собирались там за покерным столом… В «Скуэдрон клаб»? Именно туда пересылали адресованные ему письма, туда же Шрим привозил его чемодан в те вечера, когда он отправлялся в театр и не приезжал ночевать. Но и там его тоже не видели… «Не знаю уж, что замышляется, — подумал я, — но наверняка что-то скверное». Состену же все было ясно, он не ломал себе голову и не собирался что-либо предпринимать. Он ждал исполнения пророчества, когда за нами придут фараоны, обутые в сапоги. Насчет сапог он держал пари при челяди: у него не было ни малейших сомнений.

У Вирджинии вызывали смех его шальные выходки, беспрестанные причитания «ох-хо-хо!» по всяким пустякам, исторгаемые им вздохи… Когда он начинал частить, она просила повторить:

— Say it again, captain!

Она произвела его в капитаны, а ему хотелось учить английский, хотелось пойти дальше «th» и «than», хоть кровь из носу!