Луи Селин - Банда гиньолей

Потом повели речь о Боро, о том, как он раздобыл свою лицензию у ярмарочного торгаша, чтобы получить право играть на пианино в пивных, как он за два фунта с половиной перепродал ее Гедону, чтобы уплатить штраф за шум. Но спустя несколько дней этот самый Гедон, человек в высшей степени легкомысленный, угодил в облаву в баре «Ла Реаль», пустился наутек от фараонов, впопыхах не рассчитал, сверзился с моста на набережной Виктории, пошел камнем ко дну, помер от кровоизлияния, и меньше чем за неделю крабы сожрали его вместе с лицензией — вот такие крабы водятся у набережной Виктории: съедают все дочиста… самые прожорливые на этом берегу, особая разновидность, живущая в портах, куда сливают нечистоты. Во время приливов являются в таком несметном множестве, сбиваются в такие толстые, плотные скопища, что их принимают за береговую почву и ходят по ним, как по земле… Вот такие это были крабы.

Уставшая от бесконечных разговоров и шума, бесконечных хождений, Вирджиния закрыла глаза, просто заснула…

— Баиньки! — баюкал я мою милочку. — Баиньки!..

И в самом деле, совсем девчушка, особенно у меня на руках. Напрыгалась маленькая, вот и сморило…

— Не очень-то любезна твоя курочка! — проворчал Простер. — Спит в день твоих именин!

Хотелось ему задеть меня.

— Зачем ты портишь мне праздник?

Терпение мое было бесконечно.

— Привет!

Я встал… Осточертели они мне с моим праздником!..

— А вот сейчас увидишь, твой это праздник или нет!

До чего упрямы!..

— Пошли вы! — бросил я им в ответ. — Отвяжитесь!..

Вывели-таки они меня из равновесия.

— Я говорил тебе, мне надо бежать! Я должен быть там в восемь! Они отплывают в восемь часов! В восемь!..

— Да ты понятия не имеешь, что такое плавание!

Оба — и неаполитанец, и Жозе с Майорки — покатились со смеху. Весельчаки!

— Он даже представить себе не может!.. Положим, неделю ты продержишься… и то, если тебе крупно повезет… Ты окочуришься, и похлебку будут варить из твоих косточек. Вот такая стряпня тебя ждет!

Господи, страсти какие!

— Суп с фасолью — отрада крестьян! Жалкие людишки…

— Мы еще вернемся к этому разговору, малыш!

Дикари. Уж лучше молчать.

Музыкант-неаполитанец вознамерился проучить меня в «Занзибар». Риск был невелик: два пенса, три сета. Тем не менее я предпочитал «брелан». Вроде, приметил я двоих в дальнем конце зала, только темно было, ни хрена не видать, одна слабенькая лампешка на стене. Только прежде надо было уложить малышку, устроить поудобнее на двух стульях или на скамейке, коли найдется. В эту минуту Проспера окликнули от дверей. Вошло сначала двое, потом собрались кучкой. Я-то понимал, что к чему: торговцы вразнос… комиссионщики… мальтийские, китайские, итальянские, папуасские жучки… В сумерках эти людишки шныряли втихаря по докам, сплавляли с рук, меняли барахлишко на барахлишко, сбывали по мелочам краденое. Говорили шепотком, делишки обстряпывали в темноте, клиентом не интересовались — как пришел, так и ушел. Отрез настоящего шелка много места не занимал: легкое облачко в руке… несколько капель макового сока… розовая эссенция… Отборный товар со складов, ловкость рук. До пожара в «Динги», на том берегу напротив, с наступлением ночи обделывались у дверей такие же делишки, происходила та же неясная возня. Те же повадки и на этом берегу…

Шепоток:

— Проспер!..

Его окликали еще три или четыре раза, просили лично подойти к дверям.

Я не был силен в бильярд, удар выходил слабоват. Из-за руки они давали мне десяток очков форы. Время шло, надо было поторапливаться.

— Я пошел, Проспер! Прощай, дружище! Счастливо! Самым решительном тоном.

Он загородил мне дорогу.

— Нет, нет, ты что?.. Посмотри, все уже ушли!

Точно, факт! Я сам удивлен. Ни души!.. Он встал поперек дороги, не желал пропустить меня — и все тут!

— Ну, послушай, глупыш, что за блажь? Куда ты пойдешь? Твой праздник!

Зал обезлюдел, за столами никого, все до единого завсегдатаи испарились, лишь клубы дыма кружились, плавали в свете ламп, да пахло капустой, прогорклым жиром, табачной жвачкой и спиртным…

Отвратительный запах. Я опустился на стул.

— Твой фонарь шевелится, — заметил я. — Шевелится он! Все фонари под потолком качались, уйма фонарей… Не какой-нибудь один, а все висевшие под стропилами, так что и в голове у меня заколыхалось. Очень неприятное ощущение.

А Проспер все говорил, все зудел:

— Никуда ты не пойдешь, Фердинанд! Никуда!..

— Да ну тебя! — огрызнулся я.

Я не мог встать, что-то неладное творилось со мной.

— Сегодня — никуда!

Втемяшил себе в ослиную башку. Но я тоже был упрям.

— А я говорю, пойду, тупица!

— А ты посмотри хорошенько, посмотри! — напирал он. — Самый смак ты и не заметил… ты глаза протри!..

Он тыкал пальцем в самый дальний угол, в самую темень… Не видно было ни бельмеса…

— Да, там, там!.. Посмотри!

Я таращил глаза… А, вот, что-то разглядел… Шляпа, перья, сложенные на груди руки… Кто-то спал на столе.

— Ну и что? — бросил я ему.

— Дельфина! Эй, Дельфина!.. — окликнул он.

Темная масса пошевелилась, колыхнулась шляпа. Она!.. Она!.. Ее прическа!.. Она протирала глаза, стараясь сообразить, откуда ее звали…

— Это мы, Дельфина, мы! Целуем тебя!

В моем голосе звучала радость, притворяться не было смысла.

— Ah, darling! Ah, treasure.

Подобрав юбки и шлейф, она подбежала ко мне, кинулась на шею:

— I knew, darling! I knew! Я знала, дорогой, я знала!

Вот это было удивительно…

— How did you know?

Полюбопытствовал, откуда ей известно.

— Да так как-то!

— Ну, будет уж ломаться! Говори, откуда!

Просто наваждение какое-то: никто ничего не знал!.. И эта старая калоша туда же!.. Загадочки, ужимки!.. Они дружно взялись за меня вдвоем:

— Да оставайся, неплохо повеселишься! И девчонка, и твой роскошный старикан, этот твой феномен, пусть остаются! Он ведь не уходит?

Оба твердили в один голос, что уйти было бы ужасным поступком. Она принялась сокрушенно жалеть меня:

— Worried young man! Ах, беспокойный юноша!

Потом решила приласкаться ко мне, объявив, что я всегда был ее слабостью: «My fancy! My fancy!» Душка моя, душка!.. Снова кинулась мне на шею. По счастью, слава тебе Господи, Вирджиния не слишком ревновала… Все-таки мои именины! Такая радость!.. Дельфина была просто вне себя оттого, что я находился под покровительством святого Фердинанда.

— Long life to Ferdinand! Долгой ему жизни и счастья!

Я таял. Счастья, здоровья, богатства! И все это мне!

И в то же время меня поневоле разбирал смех.

Неплохую шутку разыграли со мной!..

Окончательно проснувшаяся Дельфина расшалилась, визжала пронзительным мяукающим голоском. Наверное, ее было слышно далеко окрест… Она изъявила желание безотлагательно выпить, поднять тост за победу. Ей наливали, не скупясь. Она стала перед комодом лицом к нам, надев шляпу набекрень, высоко поддернув юбки и шлейф: начиналось представление!..