Луи Селин - Банда гиньолей

— Проклятье, он вернулся!

Я воззвал к Дельфине.

«Слышишь меня, леди? Маштагуин ушел и вернулся!..» Я хотел видеть ее! Но она не слышала, потому что была снаружи.

«Понимаешь, он превратился в кашицу, в мягкий сыр! Мерзость!.. Один он смердит сильнее, чем вас сотня тысяч!..» Такова была объявленная мною весть.

«Хорош человек — колбасный фарш!..»

Мне было наплевать, слышали они меня или нет, мне было наплевать на их кривляния, мне было наплевать на все… Меня мчал поток ужаса! У меня не было соперников, я был громом разящим… «Бум! Бум!» Эти звуки я издавал в полном одиночестве, как тот негр… Я сам себя расстреливал из пушек. А уж я навидался пушечной пальбы — в сотни тысяч раз больше вас всех!.. И можете катиться к едрене матери!..

Мне полегчало… Я сам себе внушал уважение, гордился собой, я что-то представлял собой… Поцеловал Вирджинию… Я преодолел страх, мне бурно рукоплескали…

Разбудили Дельфину. Средь шума ветра она крикнула мне с причала, бросила мне вызов:

«Little man! Little man stupid! Человечишко, глупый человечишко!..» — укоряла она меня.

Набралась храбрости во тьме.

А, плевать, подумаешь!.. Испугался, да и успокоился. Пора бы образумиться… Слушайте, загробные балагуры, слушайте, дохлятины! Кое-что спою вам:

Выложил им без запинки! Они поражены: им и в голову не приходило, что я такой артист. Шумный успех. Я скромно молчал…

— Послушай! — вновь приступился я к Каскаду. — А что же следствие? Ты что-то помалкиваешь!

— Давай, давай, пой! Потом потолкуем!.. Это был не ответ.

Еще слышались взрывы, но уже не в Уоппинге, а далее к востоку, над Челси… над морем…

Малютка Рене и дылда Анжела не на шутку повздорили из-за касок, кому они больше к лицу. Надевали их себе на голову… полные мочи… примеряли ко всем частям тела… После чего вновь принялись отплясывать кейк-уок, но их шатало, а потому выходила какая-то ерунда… Все действо происходило под розовой подвеской. Все скопились между четырех столов… Лишь бы не вышел кто-нибудь из колов — уловка известная. Лишь бы кто-нибудь не шарил в окрестностях… Не хватало только, чтобы, возвращаясь, двое этих хмырей не столкнулись с ними у дверей!.. Не приведи, Господи!.. Конечно, легавые хлестали спиртное, но все равно могли что-то заподозрить… Да и запашок совсем недавно стоял! Надо было их развлекать, все время развлекать… Я не считал, что игра выиграна… Девицы задирали юбки выше головы… Роскошные танцульки!.. Каскад с Проспером хлопали в ладони, поддавая жару Бамбуле. Пляшите, дамы, задирайте ножки!.. Головокружительный канкан: «Бум-дье! Тарабум-дье!». А потом пустились отплясывать фарандолу… Какое развлечение для копов… они только и видели, что мохнатые бугры среди кружев, да подрагивавшие срамные губы… Тарабум-дье!.. Прямо перед их носом… В сочетании с парами спиртного это било в голову, одурманивало… Они таращились, часто моргая… валились то вправо, то влево… торчали там, точно слепые… Отрыгиваясь, они роняли голову на стол, на согнутую руку и полностью вырубались.

Конечно, то были проспиртованные джином легаши, и все же меня точила мысль, что они что-то заприметили. Что-то заподозрили, прикинувшись пьянчужками… Они учуяли подвох. Только так, и не иначе…

Поплясали польку с Вирджинией, уселись… Меня подмывало потолковать с Каскадом. Не давала мне покоя эта история…

— Как же удалось вынести его из морга, изрубленного на куски, истолченного в кашу? На спине, в кебе, в машине?.. Что, ему было неудобно в морге?..

По меньшей мере в десятый раз я задавал ему этот вопрос.

— Для чего было таскать его по городу, топить в реке? Ради чего?..

Он щелчком поправил котелок, смерил меня взглядом: я был ему противен…

— Так и не разобрался, как здесь дела делаются? Бедный малый!..

Я положительно вызывал в нем крайнее раздражение…

— Калякает по-английски, все знает насквозь и ничего не знает! Не соображает, что такое у-ли-ка! У-ли-ка!..

До отказа наполнил рот словом и повторил внушительно: УЛИКА!..

— Пустой звук для тебя? А в нем, между прочим, заключен смысл. Это на самом деле существует, говорю тебе!

Он напрягал мозг, совершенно сраженный моим тугоду-мием.

— Против тебя есть УЛИКА!.. Значит, ты приговорен к повешению!.. Вот чем это оборачивается, вот так здесь устроена жизнь. Соображаешь?.. Или в полку не научили? У-ли-ка!.. Кроме этого, нет ничего… Ты убиваешь человека, не моргнув глазом, и спешишь дальше… красивый юноша спешит в поисках развлечений… Он полагает, что еще на войне: да-да, мадам!.. Он наплевал на УЛИКУ!.. А другие пусть сами выходят из положения!.. Вы лапочка, шпендрик!.. Будем иметь вас в виду на следующий раз!

Он был страшно доволен тем, что так изругал меня.

— У-ЛИ-КА! Так-то, красавчик мой!.. Труп!.. Они работают на вас, дружочек… но для вас это, естественно, пустой звук… эти мальчики преданы всей душой и отдаются без остатка… а вы неспособны на это!.. Они заметают следы ваших преступлений! Они покрывают вас, господин юбочник! Сердцеед навозный! Фердинанд-позорище!.. Вот так он дал излиться своему гневу.

— Вы не уверены, повесят ли вас?.. Можете не сомневаться! Как дважды два — улика! Conviction… Вы ведь понимаете по-английски! Так что скажите вашей мисс Good bye! драгоценный мой Рекамье!..

Ему понравилась собственная филиппика.

С чего бы это Рекамье?.. Ничего не значащее слово — просто пустить пыль в глаза…

Но где же протухшая мертвечина?.. В реке, как и была в брезентовом свертке… по-видимому, именно так… Я воображал лодку, движение на реке. Воду… УЛИКА! Из-за нее у меня опять тряслись поджилки… Ох, какой узел завязался! Это должно было кончиться катастрофой… Меня трясло, я целовал малышку, которая никак не могла сообразить, что происходило: она ничего не видела, потому что спала.

— Так с этим покончено? — спросил я у Каскада. — Они бросили его в воду?.. Вот и славно!.. Поставим на этом точку…

Кончилось бы все это поскорее.

— Точку?.. Это как сказать!.. — Сомневался он.

— Сказать, конечно, можно что угодно… Так оно, понятно, удобнее… Не кончено ведь, следствие идет своим ходом, идет… Что тебе еще сказать?

— Да я-то здесь ни при чем!..

Он тоже начинал действовать мне на нервы, злить меня…

Да подите вы! Это мой праздник!..

Как и они, я решил махнуть на все рукой: увлек Вирджинию, закружил, мы пустились отплясывать фарандолу — беременность не мешала ей… Я прямо из горлышка выпил… Буль! Буль!.. Целую бутылку шампанского, не переставая кружиться.

«Вот парижанка…»

От шампанского мысли у меня сразу стали путаться, голова раздулась, я сам увеличился в объеме вдвое против прежнего — вот-вот лопну!.. Небо обрушилось на меня: это любовь!.. В голове гремело… Бум! Бум! Бум!.. Это вам не Клабен, едри вашу!.. «Дохлятина! Гниль!» — крикнул я всем находившимся там… А они знай себе ржали. «Бессердечные!» — бросил я им в лицо… Даже полисмены находили мое поведение дурацким, даже Вирджиния, бывшая в ужасе оттого, что я выставлял себя в нелепом виде… Сбившись в кучу, все отплясывали… кто на двух ногах… кто на четвереньках, кто вприсядку на русский лягушачий лад с вывертами… Жизель хорошо плясала по-русски. К ней обращались «Мадам Жизель». Эта шлюха прожила в России — шутка ли — восемнадцать лет… Оп! Оп!.. Надо было видеть, как она, взвизгивая, подпрыгивала, подскакивала, вертелась юлой. Стоило ей разойтись, как она становилась волшебницей плясового вихря. Кроме того, она умела выдувать изо рта длинные струи пылающего керосина, имелся у нее и такой талант…