Юзеф Крашевский - Древнее сказание

Виш посмотрел на Домана.

— Больше нам не о чем говорить с тобою, — сказал Виш, — но ты завтра же можешь послать к Хвосту сказать ему обо всем, о чем говорили с тобою сегодня!

Князь улыбнулся, а медведь заворчал.

— Между мною и Хвостом нет ни разговора, ни уговора; он мой враг, а я его враг, — сказал гордо Милош. — Не я, другие скажут ему об этом, и он вас всех повесит на дубах! Да пусть вас вешает! Нет уж более у меня детей… нет моих сыновей!.. Цветов моих не стало!.. Пусть весь мир пропадает!

Милош застонал и лег ничком, уткнув свою голову в звериную шкуру. Виш, а за ним Доман вышли из светлицы. В избе раздавались теперь крики двух сорок, которые вышли на середину светлицы и затеяли ссору.

На крыльце гостей поджидал сгорбленный старик, который вместе с ними вышел во двор под старые дубы.

— Ваш князь всегда такой, как теперь? — спросил Виш у старика.

— Всегда, когда увидит чужих, — шепнул старик на ухо Вишу. — Иногда случается, что духи мучают его по целым ночам, тогда он вскакивает с постели, кричит и плачет так громко, что все просыпаются от его крика. Бедный он, несчастный человек!..

Виш и Доман намеревались, несмотря на поздний час, сейчас же оставить печальное городище Милоша, но и здесь соблюдался святой обычай гостеприимства. Старик пригласил гостей в отдельную избу, где для них были приготовлены и ужин и постель. Старик вошел с ними в избу, но не было никакой возможности выведать у него что-нибудь. Все в этом мрачном и полном печали городище было молчаливо и безжизненно; казалось, все только и дожидалось смерти и конца.

Недалеко от озера Гопла, у самой опушки лесов, стоял дом и село Пястуна, которого для краткости звали Пястом. К нему-то стремились старик Виш и молодой Доман, ранним утром оставив городище Милоша. Виш второй день кряду ехал верхом, но чувствовал себя лучше, чем дома, где у него была только одна работа: смотреть за хозяйством, сидя на большом камне у реки.

Из всех окрестных кметов Пястун был наименее зажиточным хозяином, а между тем пользовался большим уважением всех своих собратьев. Род его жил на этом месте уже с давних пор, дед его и прадед хозяйничали когда-то в окрестных лесах, занимаясь главным образом пчеловодством и охотою. Полей у них совсем почти не было; если они и засевали хлеб, то разве только для того, чтобы иметь запас на случай голода. Они привыкли не обращать внимания на свои богатства: потому-то, может быть, они не множились в их руках. Бедную, настежь для всех открытую хату Пястуна знали все; в нее заходил каждый прохожий, брал, что ему нужно было, и шел дальше.

Хижина гостеприимного Пястуна, выстроенная из цельных бревен, даже отчасти покрытых корою, была чрезвычайно старая и низкая. Крыша и стены ее были покрыты толстым слоем сажи, крыльцо узенькое, украшенное простыми столбиками, поддерживающими его небольшую крышу. Пястун и его жена Женица и сын их составляли всю семью. Челяди было у них много; но каждый челядинец скорее казался членом семьи Пястуна, чем слугою, потому что с ним хозяева обращались как с родным. Новые обычаи, которые понемногу начали проникать к славянам от немцев, не успели еще проникнуть в хижину Пяста. Может быть, оттого именно к Пястуну всегда обращались за советами, что под убогой своей кровлею он свято хранил древние предания и обычаи. Гусляры и певцы часто заходили к нему, а если который-нибудь из них приходил погостить у своего друга Пястуна, то по вечерам должен был много петь собравшимся вокруг него слугам Пястуна и его семье. Зимою садились у огня в избе, летом на дворе под старыми липами. Старцы гусляры пели, а молодежь из этих песней узнавала о славном прошлом. На свадьбах, на похоронах и на всех собраниях Пястун всегда занимал первое место, потому что он знал лучше других, в каком месте какую следует петь песню, где что надлежало делать, где и какую жертву приносить богам. В судах тоже; если во время мира случилось где-нибудь в селе или в поле какое-нибудь убийство, Пястун лучше всех знал, какой закон следует в данном случае применить к убийце. А раз Пястун сказал что-нибудь, никто не прекословил и не спорил. Этот небогатый человек имел гораздо большее значение, чем многие из самых зажиточных кметов. Из далеких мест приходили к нему за советом, а если, — что часто бывало, так как Пястун любил проводить два или три дня кряду в лесу, ухаживая за своими пчелами, — не заставали его дома, тогда терпеливо дожидались его возвращения. Пястун вообще мало говорил и чрезвычайно неохотно; раньше чем ответить, он долго расспрашивал, но если раз сказал свое мнение, ни за что не соглашался отказаться от него. Все являющиеся к нему знали об этом и потому, услышав мнение или приговор Пястуна, никогда не противоречили ему.

Это оказываемое всеми уважение к Пястуну, который, живя почти у самого княжеского столба, никогда не старался войти с ним в близкие отношения, было причиною, что Пястун попал в немилость к князю. Но княжеские слуги не смели даже заикнуться перед своим владыкою о Пястуне; и сам князь не хотел заводить ссоры с Пястуном, опасаясь, чтобы он не употребил во зло своего влияния. Нужно еще заметить, что Пястуна нельзя было привлечь ни лестью, ни подарками, особенно лесть была ему противна. Все называли его гордым; может быть, он и был горд в самом деле, хотя никто не помнил, чтобы Пястун злоупотребил когда-нибудь тем значением, какое имел среди своих.

Пястуну в то время, которое мы описываем, было лет около сорока; это был мужчина высокого роста, крепкого телосложения, но с первого взгляда личность его ничем не отличалась от других. Только взглянув ему в глаза, нетрудно было заметить, что у Пястуна здоровый, сильный и спокойный ум. Когда в те тревожные времена все ради одного страха сердились, ругались и вообще больше выказывали гнева, чем чувствовали в действительности, Пястун никогда не терял понапрасну ни слов, ни гнева. Те, которые его не знали, думали, что он молчаливый эгоист, которого нисколько не печалит грустная участь соседей и земляков; между тем Пястун только на вид казался молчаливым и выносливым, холодным себялюбцем. Одевался он так просто, что за работою трудно было отличить хозяина среди его работников: он не любил блестящих безделок и украшений, без которых другие не могли обойтись, а главным образом, не допускал никаких перемен в одежде и образе жизни, если они в чем-нибудь касались древнего обычая и могли его изменить.

В то время, когда у других были две и три жены, так как по принятому обычаю такая роскошь не считалась предосудительной, Пястун жил с одною Женицею, и его жена не была рабыней, покорною слугою своего господина, как жены других кметов; жили они в дружбе и согласии, так что трудно было найти более счастливых супругов.