Джон Пассос - Манхэттен

– Но ты совсем из другого мира, детка. Ты должна жить на крыше дома Вулворт [118]в хоромах из хрусталя и вишневых цветов.

– Стэн, какая у тебя коричневая спина.

– Это от купания.

– Так рано?

– Вероятно, осталось от прошлого лета.

– Ты счастливец! Я никак не могу научиться прилично плавать.

– Я научу тебя. Слушай, в ближайшее ясное воскресенье мы встанем рано и поедем в моем «Динго» на Лонг-Бич. Там в конце пляжа никого не бывает. Не надо даже надевать купальный костюм.

– Мне нравится, что ты такой худой и твердый, Стэн. Джоджо – белый и мягкий, почти как женщина…

– Ради Христа, не говори ты про него теперь! – Стэн стоял, расставив ноги, застегивая рубашку. – Элли, пойдем куда-нибудь, выпьем… знаешь, я теперь ни с кем не могу встречаться и врать… Клянусь Богом, я кого-нибудь отколочу стулом.

– У нас есть время. Никто не придет домой раньше двенадцати… Я сама дома, потому что у меня головная боль.

– Элли, ты любишь свою головную боль?

– До безумия, Стэн.

– Наверно, тот несчастный громила это знал… Черт побери!.. Налет, адюльтер, пожарные лестницы, водосточные трубы. Роскошная жизнь!

Когда они, шагая в такт, спускались с лестницы, Эллен крепко сжала его руку. У почтового ящика в грязном вестибюле он внезапно схватил ее за плечи, откинул назад ее голову и поцеловал в губы. Тяжело дыша, они шли по направлению к Бродвею. Он держал ее под руку; локтем она крепко прижимала его руку к своим бедрам. Как бы сквозь толстые стекла аквариума она смотрела на лица, на фрукты в витринах, на консервные банки, на кадки с маслинами, на цветы, на пробегающие электрические рекламы. Когда они пересекали улицы, в лицо ей дышал свежий воздух с реки. Беглые, яркие взгляды из-под соломенных шляп, подбородки, тонкие губы, толстые губы, губы бантиком, голодные тени под скулами, лица девушек и молодых людей бились об нее, как мотыльки, пока она шла рядом с ним одинаковым шагом в звенящую желтую ночь.

Они сели где-то за стол. Гремел оркестр.

– Нет, Стэн, я ничего не буду пить. Пей ты.

– Элли, разве ты не чувствуешь себя так же хорошо, как я?

– Еще лучше… Но если мне будет еще лучше, я не выдержу… Я не могу сосредоточиться на стакане настолько, чтобы выпить его. – Она вздрогнула – так ярок был блеск его глаз.

Стэн был пьян.

– Я хотел бы, чтобы земные плоды были твоим телом и чтобы я мог есть их, – повторял он все время.

Эллен ковыряла вилкой тощего холодного зайца. Она начинала падать – толчками, как вагонетка на американских горах, – в холодные пропасти отчаяния. Посредине комнаты четыре пары танцевали танго. Она встала.

– Стэн, я иду домой. Я должна рано встать и репетировать весь день. Позвони мне в театр в двенадцать.

Он кивнул головой и налил себе еще одну рюмку. Секунду она стояла около его стула, глядя вниз на его длинную голову с густыми курчавыми волосами. Он тихо бормотал про себя стихи.

– «Я видел белую неумолимую Афродиту», черт побери… «Я видел ее распущенные волосы и стопы без сандалий», будь ты проклят!.. «Она сверкала, как пламя заката на морских водах…»

Выйдя на Бродвей, Эллен вновь почувствовала прилив веселья. Стоя посредине улицы, она ждала трамвая. Мимо нее пролетело такси. Теплый ветер с реки донес вой пароходной сирены. На дне пропасти, что была внутри нее, тысячи гномов строили высокие, хрупкие, сверкающие башни. Вагон, звеня, остановился. Влезая, она бессознательно вспомнила запах тела Стэна, когда он, потный, лежал в ее объятиях. Она опустилась на скамью, кусая губы, чтобы не расплакаться. Господи, как это ужасно – любить. Напротив нее два человека с синими рыбьими лицами без подбородков весело разговаривали, похлопывая себя по жирным коленям.

– Я вам скажу, Джим, Ирена Кэсл сводит меня с ума. Когда я вижу, как она танцует уанстеп, мне кажется, что я слышу, как ангелы поют.

– Но она слишком тощая.

– Она имеет сумасшедший успех.

Эллен вышла из вагона и пошла по пустынному узкому тротуару Сто пятой улицы. Из узких окон домов сочилось зловоние, пахло матрацами и сном. Из сточных канав воняло кислым. В глубине подъезда мужчина и девушка покачивались, тесно сцепившись. Спокойной ночи. Эллен радостно улыбнулась. Сумасшедший успех. Эти слова возносили ее, как на лифте, на головокружительную, торжественную высоту, где электрические рекламы жужжали, пурпуровые, золотые и зеленые, где на крышах были яркие сады, пахнущие орхидеями, где трепетал замедленный ритм танго, которое она танцевала со Стэном в золотисто-зеленом платье, где рукоплесканья миллионов налетали на них порывами, как шквал. Сумасшедший успех.

Она поднялась по крутой белой лестнице. Перед дверью с надписью «Сондерленд» ее внезапно охватило болезненное отвращение. Она долго стояла с бьющимся сердцем, держа ключ в руках. Потом резким движением сунула ключ в замок и открыла дверь.

– Он такой, Джимми, он такой!

Херф и Рут Принн сидели в дальнем углу шумного ресторана с низким потолком и смеялись.

– Кажется, здесь столуется актерская накипь всего света.

– Какие новости с Балкан?

– На Балканах благополучно.

Поверх шляпы Рут – черной, соломенной, с красными маками вокруг тульи – Джимми смотрел на переполненные столы; лица сливались в одно серо-зеленое пятно. Два лакея с худыми ястребиными лицами проталкивались в гущу болтовни, жужжавшей, как пчела. Рут смотрела на него расширенными, смеющимися глазами, покусывая стебель петрушки.

– Я совсем пьяна, – бормотала она. – Вино ударило мне в голову… Ужасно!

– Ну так какой же скандал случился на Сто пятой улице?

– Как жаль, что вы не видели. Красота!.. Все стоят в передней – миссис Сондерленд в папильотках, Касси плачет, а Тони Хентер стоит на пороге своей комнаты в розовой пижаме.

– Кто это?

– Такой юноша… Ах, Джимми, следовало бы рассказать вам про Тони Хентера. Он тоже «такой».

Джимми почувствовал, что краснеет. Он нагнулся над тарелкой.

– Ах вот в чем дело! – сказал он резко.

– Вы шокированы, Джимми, признайтесь, что вы шокированы.

– Нет, продолжайте, выкладывайте всю грязь.

– Ах, какой вы, Джимми… Ну ладно: Касси плачет, собака лает, невидимая мисс Костелло зовет полицию и падает в обморок на руки неизвестного человека во фраке. Джоджо потрясает маленьким никелевым револьвером, вероятно, игрушечным… Единственный человек, который был в здравом уме, это – Элайн Оглторп. Знаете, та тициановская красавица, которая произвела на вашу детскую душу такое впечатление…

– Честное слово, Рут, она не произвела никакого впечатления на мою детскую душу.

– Словом, Оглу в конце концов надоела эта сцена, и он заорал диким голосом: «Обезоружьте меня, иначе я убью эту женщину!» Тони Хентер отнял у него револьвер и унес к себе в комнату. Тогда Элайн Оглторп слегка поклонилась, как бы под занавес, сказала: «Ну, спокойной ночи, господа» – и шмыгнула к себе в комнату как ни в чем не бывало… Можете себе представить? – Рут внезапно понизила голос. – Однако весь ресторан слушает нас… Нет, право, все это было омерзительно! Но самое худшее я вам еще не рассказала. Огл еще раза два стукнул к ней в дверь и не получил ответа. Тогда он подошел к Тони и, вращая глазами, как Форос Робертсон в «Гамлете», обнял его и сказал: «Тони, можете ли вы приютить человека с разбитым сердцем у себя в комнате?» Честное слово, я была шокирована!