Жюль-Амеде Барбе д'Оревильи - Дьявольские повести

Почтительность народа слегка напоминает ту Святую мирохранительницу [110] Сосуд для хранения мира (елея), которым помазывали французских королей в кафедральном соборе Реймса. По преданию, был принесен с неба ангелами и сам собой пополнялся, когда пустел. В 1793 г. был публично уничтожен членом Конвента Рюлем. над которой так дурацки потешалось столько умов. Даже исчерпанная, она не исчерпывается до конца. Сын торговца игрушками клеймит в речах сословное неравенство, но он не перебежит в одиночку через главную площадь родного города, где его знают с детства, чтобы ни с того ни с сего оскорбить сына одного из Кламорган-Тайферов, идущего мимо под руку с сестрой: на него ополчится весь город. Как всё, что ненавидят и чему завидуют, слово «происхождение» физически раздражает тех, кому отвратительно это понятие, представляющее собой наилучшее доказательство даруемых им прав. В революционные времена против него восстают, во времена спокойные с ним мирятся.

Так вот, в 182… году страна переживала мирный период. Либерализм, взраставший под сенью Конституционной хартии [111] То есть хартии 1814 г., устанавливавшей во Франции конституционную монархию. как охотничьи собаки растут на арендованной для них псарне, еще не задушил роялизм, который подогрело почти до восторга возвращение принцев [112] То есть братьев казненного Людовика XVI — графа Прованского (будущий Людовик XVIII) и графа д'Артуа (будущий Карл X). из изгнания. Эта эпоха, что бы о ней ни говорили, представляет собой величественный момент в выздоровлении монархической Франции, чьи сосцы обрубил нож гильотины, но которая преисполнилась надежд и верила, что сможет жить и без них, не чувствуя еще в своих жилах таинственных возбудителей рака, хотя тот уже изглодал ее, а в будущем и убьет.

Для городишки, с коим я пытаюсь вас познакомить, это был момент глубокого и сосредоточенного покоя. Только что разрешенная задача [113] Имеется в виду реставрация монархии Бурбонов. погрузила дворянство в оцепенение, лишив его последних признаков жизни, волнений и радостей молодости. Танцы прекратились. Балы запрещались, как путь к вечной погибели. Девушки носили поверх шейных косынок миссионерский крест и объединялись в религиозные общества, руководимые председательницами. Все старались выглядеть серьезными — старались до смешного, только никто не смеялся. Когда расставлялись столы — четыре для виста — и за них сажали вдовствующих дам и дворян-стариков, два — для экарте, и за ними размещались молодые люди, барышни располагались в молельне, где, как в церкви, были изолированы от мужчин, или образовывали в углу гостиной молчаливую — по меркам своего пола — группу, и если уж позволяли себе переговариваться, то не иначе как шепотом, хотя про себя зевали до покраснения глаз, а их чересчур выпрямленные фигуры контрастировали с гибкостью стана, розовыми и фиолетовыми платьями и легкомысленным сумасбродством кружевных накидок и лент.

Единственное, — продолжал рассказчик этой истории, где все доподлинно и реально, как городок, в котором она произошла и который он изображал столь правдоподобно, что кто-то из слушателей, менее сдержанный, чем он, вслух произнес название местности, — единственное, что в этом странном обществе, где в светлых и незамутненных девичьих сердцах царила восьмидесятилетняя скука, напоминало не скажу уж об увлеченности, но хоть о движении, желании, напряженности чувств, была карточная игра, последняя страсть изношенных душ.

Игра была главным занятием этих старорежимных дворян, скроенных по образцу вельмож и праздных, словно слепые старухи. Они играли как норманны, предки англичан, самой приверженной к игре нации. Их родовое сходство с англичанами, эмиграция в Англию, достоинство, молчаливость и сдержанность за карточным столом, равнявшие их с великими дипломатами, заставили их предпочесть всем играм вист. Они заполняли им бездонную пропасть своих дней. Они играли в него каждый вечер от обеда до полуночи, порой до часа ночи, что для провинции — истинная сатурналия. Главным событием всякий раз становилась партия при участии маркиза де Сент-Альбана. Маркиз казался феодальным сеньёром всех этих дворян, окружавших его с тем почтительным уважением, которое равнозначно ореолу, когда те, кто уважает, сами достойны того же.

Вистовал маркиз превосходно. Ему было семьдесят девять лет. С кем он только не играл! С Морепа, с самим графом д'Артуа, игравшим в вист не менее искусно, чем в мяч, с принцем Полиньяком, с епископом Луи де Роганом, Калиостро, князем Липпе, Фоксом, Дандасом, Шериданом, принцем Уэльским, Талейраном [114] Морепа, Жан Фредерик Фелипо де (1701–1781) — министр Людовика XIV и Людовика XV. Полиньяк, Жюль Арман, принц де (1780–1847) — первый министр при Карле X. Роган, Эдуар, принц де (1734–1803) — кардинал и епископ Страсбургский. Калиостро, Жозеф Бальзамо, он же Александр, граф (1743–1795) — итальянский врач-авантюрист. Липпе — Фердинанд Иоганн Людвиг, князь цур Липпе (1709–1791) — мелкий владетельный немецкий государь. Фокс, Чарлз Джеймс (1749–1806) — английский государственный деятель, сторонник сближения с Францией. Дандас, Генри, виконт Мелвил (1741–1811) — английский государственный деятель. Шеридан, Ричард Бринсли (1751–1816) — английский драматург и политический деятель. Принц Уэльский — титул наследника английского престола, в данном случае имеется в виду будущий Георг IV (1762–1830), вступивший на престол в 1820 г. Талейран, Шарль Морис де Перигор, герцог Беневентский (1754–1838) — знаменитый французский дипломат. даже с чертом, когда в наигорчайшие дни эмиграции маркиз жил у черта на куличках. Поэтому он нуждался в партнерах под стать ему. Обычно ими бывали англичане, принятые в дворянских домах и составлявшие контингент охотников до его партии, о которой говорили как о неком социальном институте и которую называли партией господина де Сент-Альбана, как при дворе сказали бы «вист короля».

Однажды вечером у госпожи де Бомон расставили зеленые столы: к партии маркиза ждали англичанина, некоего мистера Хартфорда. Он был чем-то вроде промышленника и основал ситценабивную мануфактуру в Понт-оз-Арш, одну из первых, замечу в скобках, в нашем краю, не слишком склонном к новшествам, но не по невежеству или косности, а из осторожности, отличительной черты нормандцев. Позвольте мне еще одно замечание в скобках: нормандец всегда напоминает мне столь искушенную в сорите [115] Сорит (греч. — куча) — сокращенный вид цепи силлогизмов, в котором пропущены посредствующие звенья и из ряда посылок выведено одно заключение. В своих «Опытах» (II, 12) Монтень рассказывает о лисе, которую, чтобы узнать, можно ли пройти по тонкому речному льду, пускали вперед. Лиса на берегу приникала ухом ко льду и определяла, слышен ли ей шум текущей подо льдом воды вблизи и вдалеке, а потом решала, какова толщина льда и что делать — идти вперед или отступать. лису у Монтеня. Там, куда он ставит ногу, нет сомнений, что река стала, и он может опереться на лед своей могучей лапой.