Оноре Бальзак - Крестьяне

Разъяренный лесник попытался силой завладеть вязанкой, но бабка, похожая на уродливую черную мумию, наделенную движениями, вроде той старухи, что изобразил Давид на картине «Сабинянки», закричала:

— Не тронь, не то глаза выцарапаю!

— Ну, тогда развяжите вязанку в присутствии господина Брюне, — сказал лесник.

Хотя судебный пристав и напустил на себя равнодушный вид, который вырабатывается у чиновников юстиции, ко всему привычных, все же он подмигнул трактирщице и ее мужу, давая этим понять: «Скверное дело!» Старик Фуршон, со своей стороны, весьма выразительно посмотрел на дочь и пальцем указал на кучу золы, скопившуюся в очаге. Тонсарша сразу смекнула, какая опасность грозит ее свекрови, поняла смысл отцовского совета и, схватив горсть золы, бросила ее в глаза леснику. Ватель взвыл от боли; на минуту он потерял зрение, Тонсар же, наоборот, как бы прозрел, он вытолкал Вателя на кривые ступени лестницы, где сослепу легко было оступиться, и действительно лесник скатился до самой дороги, выронив из рук ружье. В мгновенье ока Тонсары распотрошили вязанку, вынули кругляки и припрятали их с неподдающимся описанию проворством. Брюне, не желая быть свидетелем этой предвиденной им операции, бросился к леснику, помог ему встать, усадил на откосе, затем побежал, чтобы смочить носовой платок и промыть глаза пострадавшему, который, охая от боли, пытался дотащиться до ручья.

— Ватель, вы сами виноваты, — сказал ему Брюне. — Какое вы имеете право входить в чужой дом...

Глаза беззубой, сгорбленной старушонки метали молнии, она вышла на порог, подбоченилась и, брызжа слюной, начала ругаться на всю деревню:

— Так тебе и надо, мерзавец! Чтоб тебе на том свете ни дна ни покрышки! Ишь, что на меня наговаривает! Это я-то ворую лес? Да честнее меня женщины во всей деревне не сыщешь! И еще гнался за мной, как за лютым зверем! Чтоб у тебя буркалы лопнули, мы бы хоть вздохнули. Лиходеи вы наши, и ты и твои приятели, невесть что выдумываете, только и знаете, что хозяина на нас натравлять!..

Судебный пристав тем временем промывал глаза леснику и, ухаживая за ним, всячески ему доказывал, что с точки зрения законности он был не прав.

— У, ведьма! И задала же она нам работы! — сказал наконец Ватель. — С самой ночи сидит в лесу...

А в кабаке каждый приложил свою руку к скорейшей уборке спиленного дубка, и вскоре все было приведено в порядок. В дверях показался Тонсар и свысока заявил:

— Слушай, Ватель... коли ты еще раз попробуешь ворваться ко мне, то познакомишься с моим ружьем. Ты плохо знаешь свое дело. Но как-никак, а ты упарился, и, если хочешь выпить стаканчик, тебе поднесут; да кстати убедишься, что у матушки в вязанке нет ни щепочки незаконного дерева, одни только сухие прутья.

— Сволочь!.. — шепнул судебному приставу лесник, задетый за живое этими насмешками, которые жгли его больше, чем зола, разъедавшая ему глаза.

В эту минуту у калитки «Большого-У-поения» появился Шарль, тот самый выездной лакей, которого посылали на розыски Блонде.

— Что с вами случилось, Ватель? — спросил он.

— Да вот какая история, — ответил лесник, вытирая глаза, которые он только что промывал, окунув все лицо в ручей. — У меня здесь завелись должники, и я не я буду, если они не проклянут тот день, когда появились на божий свет.

— Раз уж дело принимает такой оборот, — холодно процедил Тонсар, — то скоро, Ватель, вы убедитесь, что в Бургундии народ не трусливый!

Ватель удалился. Мало интересуясь разрешением этой загадки, Шарль заглянул в кабачок.

— Ступайте в замок вместе с выдрой, если она у вас на самом деле есть, — сказал он дяде Фуршону.

Старик поспешно вскочил и последовал за Шарлем.

— А где же выдра? — спросил Шарль с улыбкой сомнения.

— Вон там, — сказал старик, направляясь к Туне.

Так называется речушка, в которую спускают избыток воды из мельничного пруда и прудов Эгского парка. Туна течет вдоль всего кантонального тракта, впадает в небольшое Суланжское озеро, а оттуда в Авону, по пути снабжая водой мельницы и пруды поместья Суланж.

— Вот она, я ее припрятал в речке, с камушком на шее.

Наклонившись за выдрой и снова поднявшись, старик почувствовал, что монета исчезла; серебро бывало редким гостем в его кармане, и не заметить недостачу монеты дядя Фуршон не мог.

— Ах, подлецы! — воскликнул он. — Я охочусь за выдрой, а они охотятся за мной!.. Весь мой заработок отбирают, да еще доказывают, что это мне же на пользу. Еще бы не на пользу! Кабы не бедняжка Муш, единственное мое утешение на старости лет, я бы давно утопился. Дети — разорение отцов. Вы не женаты, господин Шарль? Никогда не женитесь! По крайней мере, не будете себя упрекать, что народили детей себе на горе... А я-то рассчитывал купить на эти деньги кудели, — вот она и раскуделилась, моя кудель! Тот барин, славный такой, дал мне десять франков, ну, значит, моя выдря вздорожает.

Шарль привык не доверять дяде Фуршону и воспринял его жалобы, на этот раз вполне искренние, как подготовку к тому, что он на своем лакейском языке называл «набивать цену»; он имел глупость обнаружить свое подозрение улыбкой, которая не ускользнула от хитрого старика.

— Смотрите, дядя Фуршон, подтянитесь! Вам придется разговаривать с самой барыней, — сказал он, увидя, как пылают нос и щеки старика.

— Я свое дело знаю, Шарль, и могу это доказать. Коль угостишь меня в людской остаточком завтрака и одной-другой бутылочкой испанского вина, тогда я тебе скажу три словечка, которые уберегут тебя от встрепки...

— Скажите, и барин распорядится, чтоб Франсуа поднес вам стакан вина, — ответил лакей.

— Твердо?

— Твердо.

— Так вот: тебе случается беседовать с моей внучкой Катрин под Авонским мостом; Годэн ее любит, он вас видел и сдуру приревновал... Я говорю «сдуру», потому что у крестьянина не должно быть этаких чувств, они дозволены только богатым. И коли в день суланжского праздника ты пойдешь с ней плясать в «Тиволи», тебе там, пожалуй, напляшут так, что ты и не обрадуешься!.. Годэн — парень завистливый и злой, ему ничего не стоит переломать тебе руки и ноги, да так, что ты не будешь знать, на кого и в суд подавать.

— Это дороговато! Катрин — девушка красивая, но такой цены не стоит, — сказал Шарль. — И чего Годэн злится! Другие же не злятся.

— Он ее любит, жениться хочет...

— Вот бита-то будет!.. — усмехнулся Шарль.

— Это еще как сказать... — заметил старик. — Она вся в мать, а Тонсар на жену ни разу не замахнулся рукой, побаивается, как бы она не поддала ему ногой. Женщина расторопная, бойкая, всегда в доме голова... Да потом, как ни силен Годэн, а попадет под горячую руку, Катрин ему всыпет.

— Вот вам, дядя Фуршон, сорок су, выпейте за мое здоровье на тот случай, если нам не удастся побаловаться аликантским вином.