Владимир Орлов - Солёный арбуз

Носилки Букварь с Кешкой таскали быстро, к Кизиру спускались бегом. Бежали по самой бровке дороги над оврагом, вырытым экскаваторами, глубоким, рыжим от глины. На дне ямы суетились маленькие тоннельщики в рыже-зеленых брезентовых робах и шахтерских касках. К горе тянулись серые нитки рельсов, и по ним катились игрушечные вагонетки с голубым и рыжим камнем.

А наверху на втором ярусе, работали дорожники со своими носилками. Горе, наверное, не было скучно. Да и Саянам тоже.

— Сейчас бы вертолет — и над всей трассой! — сказал Букварь. — Посмотреть.

Пообедать заскочили в столовую, справились минут за двадцать и снова пошли вниз. На дороге их обступили шоферы. «Ну как?» — «А так, — махнул рукой Николай, — вряд ли успеем сегодня». Лица у шоферов стали кислые. Шоферы качали головами. «Мне, понимаешь, надо медикаменты в больницу», — заохал парень со шрамом.

— Может, сегодня? — уже внизу сказал Спиркин.

— Надо сегодня, — кивнул Николай.

Теперь пар шел уже не от камней, а от людей. Они спешили и не считали часов. Солнце следило за временем.

Букварь вспомнил бой за просеку Сегодня они словно ставили мост на дороге, соединяли два булыжных берега. «Быстрее, быстрее!» — шептал своим рукам, своим ногам Букварь. И Кешка, наверное, шептал: «Быстрее!» И Кешка, наверное, вспомнил просеку Все вспомнили. И снова Букварь любовался красотой их тел, работой их мускулов и стирал с носа капельки пота.

Солнце спускалось к сопкам. Шоферы, шурша щебнем, сошли по горе и скинули ватники и сапоги, встали на дороге рядом.

— Ну все, — сказал Николай.

Как тогда, когда упала последняя сосна в лесу, не верилось, что все, что уложен последний камень — и все, что работа кончилась, что по этому самому спуску можно ездить вверх и вниз. Мастер обошел весь участок, дотронулся, наверное, до каждого камня, поползал на коленях по булыжным заплатам и кивнул головой: «Все!»

Регулировщики засуетились у столовой. Захлопали дверцы кабин. Заревели моторы, загудели от радости машины, напряглось, готовое рвануться, стальное стадо.

Первым тронулся неторопливый каток, спускался вниз словно нехотя, шуршал, скрипел щебнем, вдавливал его в камни, в гору Бурлук, чтобы надежнее, ровнее лежал он. Пробовал дорогу на зуб, на вкус, шлифовал ее. Развернулся и замер внизу, у Кизира.

Регулировщики закричали шоферам. Машины ревели и дрожали, словно ждали стартового сигнала на автогонках. Плавно тронулись первые «ЗИЛы» с красными флажками; они везли в кузовах взрывчатку, осторожно спускались к Кизиру, к инспектору-катку За ними повел свою машину, груженную ящиками и коробками с медикаментами, шофер со шрамом. Двинулось все ревущее стадо. Ожила, зашумела, понеслась по Саянам жизнь — лента булыжного транспортера двигалась все быстрее и быстрее.

Ребята стояли на горе, над дорогой, и смотрели на разбуженное ими движение. Шоферы высовывались из кабин и махали им руками. И они смеялись и махали руками, лопатами и кирками.

Потом они молча, усталые, поднимались к столовой, гремели рукомойниками, терли лицо серыми шершавыми полотенцами. Заказали по два шницеля с картофельным пюре и по три стакана клюквенного киселя. Кешка прибежал, пристроил свои тарелки на голубом столе, окантованном алюминиевыми планками, зашептал быстро:

— Ребята, тут есть пиво минусинское...

За пивом двинулись всей бригадой, и курагинские пошли тоже. Директорша столовой покачала головой:

— Ну что вы, мальчики! Вы взгляните на часы. Мы же вас и так кормим после рабочего дня. Все бочки у нас закрытые. Не возьмете же вы целую бочку!

— Во! Нам как раз нужна бочка! — заявил Кешка.

— Раз в жизни можно! — сказал Николай.

Ребята смеялись, галдели, шутили, всем вдруг захотелось купить сейчас бочку минусинского пива, целую бочку с деревянной пробкой. Директорша рассердилась, а потом поняла, что ребята говорят всерьез, пожала плечами, пересчитала протянутые ей деньги и повела толпу за собой. На полу под плитами и возле плит стояли и лежали приземистые пузатые бочки.

Бочку с шумом, дурачась, выкатили через кухонную дверь во двор столовой, на траву. Тут же, на траве, на самой вершине горы Бурлук, выбили деревянную пробку, вставили резиновый шланг и стали разливать пиво в прозрачные толстобокие кружки.

Пиво было горьковатое, холодное и вкусное. Пили его не спеша, усевшись на траву, смотрели, как заходило солнце. С горы, с самой ее вершины, тайга была видна на десятки километров, зеленая шкура горбатой саянской земли, — неподвижная, словно нарисованная. Внизу бежал Кизир, ломался под тупым углом, поворачивал к Тубе. Белела за Кизиром, за сопками двухголовая вершина горы Джелинды.

Букварь полулежал на траве, держал в руке кружку и думал о том, что он очень доволен этим светлым, солнечным днем. И жарой, и работой, и машинами, спешившими открыть движение по трассе, и тайгой под его ногами, и бочкой пива, которую они с ребятами купили. Давно он не испытывал такой радости. И Букварь понял, что именно сейчас он отбросит к черту все, что не давало ему покоя в последние дни.

— Смотрите, какие облака! — сказал Виталий. — Облакам всегда везло. Люди любят сравнивать их с чем-нибудь. Особенно если им нечего делать... По этим сравнениям можно изучать историю... Сравнивали их с верблюдом, с паровозом, с автомобилями. Теперь все чаще сравнивают с атомным грибом... А эти...

— Слушай, Николай, — шепнул Букварь, — я вот все хочу спросить тебя... Понимаешь, какая штука... Тут Кешка как-то сказал мне, что ты ездил на Тринадцатый километр из-за женщин. Он врал, конечно?..

Николай пил пиво и смотрел Букварю в глаза.

— Нет, — сказал Николай. — Он не врал.

— То есть как? — растерялся Букварь.

— Так.

Букварь искал соломинку, но ухватиться было не за что, и он спросил о том же, о чем спрашивал Кешку:

— А как же Ольга?

Двухголовая белая вершина Джелинды закачалась, задрожала зеленая шкура горбатой земли.

— С ней ерунда получилась... С ней не надо было... Не такой она человек...

— Но ведь ты любил ее...

— Пожалуй, нет...

Николай допил кружку и встал. Он стоял, расставив ноги в начищенных сапогах, и улыбался. Улыбка у него начиналась с той самой единственной ямки на левой щеке.

— Брось ты, Букварь. Ты будешь думать об этом и переживать. Я тоже в свое время думал и переживал. И ты поймешь. Просто жизнь — очень сложная штука...

Небо сразу стало черным. И тайга стала черной. И пиво в кружке — черным. Надо было вскочить и закричать на всю эту черную тайгу, бить кулаками по черному небу.

Но Букварь не вскочил и не стал кричать. Не смог. Это сказал не Кешка, а Николай. Значит, он, Букварь, на самом деле молокосос и ни черта не понимает.

Он поднес к губам кружку и допил черное пиво.