Оноре Бальзак - Вендетта

Воздев руки к небу, словно взывая к богу, старик опустился на стул и замер, сгорбленный, раздавленный горем. Джиневра видела, как потрясен отец, и его старания укротить свой гнев терзали ей сердце; она готовилась встретить бурю, взрыв бешенства, но была безоружна перед смирением.

— Нет, отец мой, — с задушевной лаской сказала она, — ваша Джиневра никогда вас не покинет. Но, любя ее, подумайте хоть немножко о ней самой. Если бы вы знали, как он меня любит! Ах, он не стал бы меня огорчать!

— Ты уже сравниваешь! — вскричал Пьомбо в ярости. — Нет, я не могу перенести эту мысль! Если бы он любил тебя так, как ты этого заслуживаешь, он убил бы меня; а если бы он тебя не любил, я бы его заколол кинжалом.

У Пьомбо дрожали руки, дрожали губы, дрожало все тело, глаза метали молнии; в такие минуты одна Джиневра могла выдержать его взгляд, потому что тогда ее глаза зажигались ответным огнем, и дочь была совсем под стать отцу.

— О, любить тебя! Но какой же мужчина достоин такого счастья в жизни? — продолжал он. — Ведь любить тебя отцовской любовью — уже значит жить в раю. А кто же достоин стать твоим супругом?

— Он, — ответила Джиневра, — тот, кого я недостойна.

— Он? — машинально переспросил Пьомбо. — Кто же это — он?

— Тот, кого я люблю.

— Разве он успел так близко тебя узнать, чтобы боготворить тебя?

— Но, отец, — возразила Джиневра, чувствуя, что теряет терпение, — пусть даже он меня не любит, раз я люблю его...

— Так ты его любишь?! — воскликнул Пьомбо. Джиневра слегка наклонила голову. — Ты, стало быть, любишь его больше, чем нас?

— Нельзя сравнивать эти два чувства.

— Второе сильнее?

— Думаю, что да, — ответила Джиневра.

— Ты не выйдешь за него замуж! — закричал корсиканец, и в гостиной зазвенели стекла.

— Выйду, — спокойно ответила Джиневра.

— Господи, господи, — застонала мать, — чем же кончится эта ссора! Sancta Virgina! Матерь божья! Встань между ними!

Барон перестал шагать по комнате и сел. Леденящая тень суровости легла на его лицо. Пристально посмотрев на дочь, он тихо сказал упавшим голосом:

— Послушай, Джиневра! Ты не выйдешь за него. О, не говори сегодня «нет»! Дай мне надеяться. Хочешь, твой отец станет на колени, сединами будет подметать пыль у твоих ног? Я буду молить тебя...

— Джиневра Пьомбо не привыкла брать назад свое слово, — ответила она. — Я ваша дочь.

— Она права, — вмешалась баронесса, — мы рождаемся на свет, чтобы выходить замуж.

— Следственно, вы поощряете ее ослушание? — обратился барон к жене.

Баронесса мгновенно превратилась в статую.

— Отказ подчиняться несправедливому приказанию не есть ослушание, — ответила Джиневра.

— Приказание не может быть несправедливым, если исходит из уст отца, дочь моя! По какому праву вы меня судите? А что, если отвращение, которое я питаю к вашему браку, не что иное, как внушение свыше? Быть может, я предостерегаю вас от несчастья?

— Если бы он меня не любил, вот было бы несчастье!

— Опять он!

— Да, опять! — отвечала она. — Он моя жизнь, моя отрада, моя душа. Даже если я подчинюсь вам, он останется со мной, в моем сердце. Запрещая выходить за него замуж, вы лишь вынуждаете меня ненавидеть вас!

— Ты нас больше не любишь! — воскликнул Пьомбо.

— О! — только и сказала Джиневра, отрицательно качая головой.

— Так забудь о нем, останься нам верна. Когда нас не станет... тогда... Слышишь?

— Отец, неужто вы хотите заставить меня желать вашей смерти?! — воскликнула Джиневра.

— Я переживу тебя! Дети, не почитающие родителей, рано умирают! — вскричал отец в исступлении.

— Тем более надо рано выйти замуж и быть счастливой! — ответила она.

Это самообладание, эта сила логики окончательно сразили Пьомбо; кровь бросилась ему в голову, лицо побагровело. Задрожав от ужаса, Джиневра, как птица, метнулась на колени к отцу, обхватила руками его шею и, гладя его волосы, с нежностью твердила:

— Да, да! Пусть я умру первая! Я не переживу тебя, отец, милый мой, дорогой отец!

— О моя Джиневра, сумасбродка моя! Джиневрина моя! — вторил ей Пьомбо; гнев его растаял от этой ласки, как снег под лучами солнца.

— Давно бы так, — растроганно сказала баронесса.

— Бедная мама!

— Ах, Джиневретта, Джиневра la bella!

И отец играл с дочерью, как с малым ребенком, расплетал ее тяжелые косы, качал на коленях, и в этой неистовой нежности была изрядная доля безумия.

Поцеловав и пожурив отца, Джиневра скоро высвободилась и попыталась шуткой добиться позволения пригласить своего Луиджи. Но так же шуткой отец отказал. Она рассердилась, потом смирилась, снова рассердилась; затем к концу вечера уже рада была, что ей удалось хотя бы заронить в душу родителей мысль о ее любви к Луиджи и об их будущем браке. На другой день она больше не говорила с ними о своей любви, ушла позже обычного в мастерскую и рано вернулась; она была с отцом ласковее, чем всегда, и всячески старалась проявить благодарность за молчаливое согласие на брак, которое он якобы дал. Вечером она долго играла на фортепьяно и, часто останавливаясь, восклицала: «Как хорошо бы звучал в этом ноктюрне мужской голос!»

Она была итальянкой, этим все сказано.

Через неделю мать, поманив Джиневру пальцем, сказала ей на ухо:

— Я уговорила отца принять его.

— О мама, вы меня осчастливили!

Итак, в этот день Джиневре судьбой дано было счастье вернуться домой под руку с Луиджи. Это был второй выход бедного офицера из его тайного убежища. Настойчивое ходатайство Джиневры перед тогдашним военным министром, герцогом де Фельтром, увенчалось успехом. Луиджи был зачислен в список офицеров запаса. Это был очень важный шаг, приближавший их к лучшему будущему.

Предупрежденный любимой девушкой, какие трудности готовила ему встреча с бароном, молодой командир батальона не смел ей признаться, что ему очень страшно не угодить будущему тестю. Юношу, который так стойко переносил несчастья и так храбро дрался на поле сражения, сейчас пробирала дрожь при одной мысли, что ему придется переступить порог гостиной Пьомбо.

Джиневра почувствовала этот трепет; волнение Луиджи, вызванное тревогой за их счастье, послужило для нее новым доказательством его любви.

— Как вы бледны! — сказала она ему, когда они остановились у входа.

— О Джиневра, если бы на карту была поставлена только моя жизнь!

Жена предупредила Бартоломео, что Джиневра в этот день официально представит им своего избранника, однако он не пошел навстречу гостю, остался на своем обычном месте в кресле: от его угрюмого лица веяло холодом.

— Отец, — сказала Джиневра, — представляю вам человека, которого вам, без сомнения, будет приятно у себя видеть: господин Луи сражался при Мон-Сен-Жане, в нескольких шагах от императора.